Как я изменил свою жизнь к лучшему - Литвинов Сергей (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Самого момента, когда за женой закрылись двери приемного отделения, Погодин не помнил. Посреди двора роддома была большая овальная клумба с несколькими чахлыми деревьями, и кандидат стал ходить вокруг этой клумбы, читая про себя или шепча губами те несколько простых молитв, которые знал: «Отче наш», «Богородица Дево» и Символ веры, начинавшийся: «Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя…»
«Обойду вокруг клумбы сорок, нет, сорок много – двадцать раз, и тогда все будет хорошо. Или во всяком случае, какая-то ясность», – подумал он потом.
После пятого или шестого круга Погодин сбился со счета и потом уже ходил просто так, только чтобы не стоять на месте.
Роддом, старый, четырехэтажный, коричневато-желтый, с тяжелыми рамами и выкрашенными белой краской стеклами на первых и вторых этажах, казался кандидату безобразным. Хотелось забрать жену отсюда и увезти ее в какое-то другое, легкое и светлое место, но только где искать это место, он не знал и страдал от собственной никчемности.
Когда он начинал очередной круг, из приемного отделения показались теща и тетка. У тетки в руках был тот самый желтый пакет, с которым Даша ехала в роддом, а теща несла в охапке брюки дочери, свитер и ее красные кроссовки.
–?Где Даша? Что с ней? – Погодин бросился к ним.
–?О-о-о! – сказала тетка, ища, как видно, повод, чтобы понагнетать беспокойство, но не находя его с ходу.
–?Все в порядке: ее осмотрел врач. Выдали халат и тапки. Сейчас она в дородовой! – теща была женщина простая, что называется, «без чувствительных линий» и говорила всегда предельно ясно. Погодин зримо представил, как у жены все отбирают, дают ей казенные тапки с рубашкой и отводят в палату.
–?А вещи?
–?Вернули. С собой ничего не разрешили взять, даже зубную пасту.
–?Почему?
–?Ну не знаю. В дородовой должно быть стерильно, там одна кровать посреди комнаты. Держи, ты это донесешь? – тетка сунула ему пакет, а теща положила сверху одежду, довольная, что можно больше не держать ее в руках.
Некоторое время они стояли у машины, как чужие, не зная, о чем говорить. Прежде их объединяла только Даша, теперь же, когда жены не было с ними, мостик между берегами грозил совсем исчезнуть.
–?А как я узнаю, что э т о уже произошло? Мне об э т о м позвонят? – спросил Погодин.
Он почему-то боялся произнести полностью: «когда ребенок родится», и употреблял туманное, необязывающее э т о.
–?Как же, позвонят! Телеграмму пришлют на бланке с цветочками! – насмешливо фыркнула теща.
На мгновенье она широко раскрыла рот, и кандидат увидел коронки на ее нижних зубах.
–?Как же мне узнать? – растерялся он.
–?Позвонишь в регистратуру – тебе скажут.
–?А с вещами что делать?
–?Вещи после принесешь, в послеродовую. Тогда уже можно будет. Чего же тут непонятного? – с терпеливым раздражением в голосе сказала тетка.
Они снова замолчали. Погодин лихорадочно соображал, что еще важное нужно узнать, прежде чем они расстанутся.
–?Сколько времени это обычно происходит? Я понимаю, точно знать нельзя, но хотя бы приблизительно? – спросил он.
Теща развела руками.
–?Ну ты и вопросы задаешь! У меня Катька через пять часов родилась, а Дашка сразу, как я в роддом приехала.
Погодин снова кивнул, мало что уяснив для себя. Ему захотелось поскорее попрощаться с тещей и теткой и остаться одному; видно, им хотелось того же, потому что тетка вдруг посмотрела на часы как очень спешащий человек и, театрально ужаснувшись, воскликнула:
–?Ребята, простите, но мне на работу! Вас до метро подвезти?
–?Я сам, – отказался Погодин.
–?Ты точно уверен? Ну как хочешь… Только осторожно, не потеряй, пожалуйста, ничего, – тетка начала было садиться в машину, в которой уже сидела теща, как вдруг, вспомнив о чем-то, быстро вырвала из блокнота страницу и написала номера телефонов.
–?Это мой рабочий и домашний. А вот этот, самый нижний – телефон регистратуры. Но можешь и не звонить. Акушерка, когда всё произойдет, должна связаться с Аркадием Моисеевичем и дать е м у полный отчет!
Слово е м у она произнесла очень важно и веско, точно все в мире должны были обязательно звонить Аркадию Моисеевичу и давать ему полный отчет.
Тетка с тещей уехали, а Погодин, чтобы не идти далеко к воротам, перемахнул через забор, к которому кто-то, мысливший, очевидно, так же, как и он, прислонил две толстые доски.
На автобусной остановке он положил свитер и кроссовки жены на скамейку и заглянул в желтый пакет, размышляя, нельзя ли втолкнуть в него еще что-нибудь, но пакет и без того был полон. Кроме гигиенических принадлежностей и всяких женских мелочей, на дне лежала захваченная как талисман маленькая погремушка. Он вспомнил, как жена собирала эти вещи по переводной западной книге и как она хохотала, когда в списке встретились: «купальная шапочка и шлепанцы для мужа, если вы вместе решите принять душ». Разумеется, на совместный душ они и не рассчитывали, но то, что Даша не смогла взять с собой зубной пасты, казалось диким.
К пряжке часов были пристегнуты две маленькие золотые сережки, которые прежде Погодин не видел, чтобы Даша когда-нибудь снимала. Именно эти сережки показались ему самыми жалкими, и он ощутил острое сострадание к жене, оставленной в роддоме без всего своего – лишь в застиранной, много раз разными женщинами надеваемой рубашке и тапочках. Было в этом что-то больнично-тюремное и уравнивающее.
Рядом притормозил желтый автобус и, приоткрыв дверь, продолжил медленно катиться. Погодин вначале удивился этому, но вдруг понял, что на остановке он один и этим движением машины водитель как бы спрашивает, будет ли он садиться или можно уезжать.
Кандидат подхватил в охапку женины вещи и заскочил в автобус…
Квартира, в которую он вернулся, казалась щемяще пустой. Пустота нахлынула, навалилась со всех сторон, точно прежде, затаившись, поджидала именно этого часа. Пустыми были и коридор, и комнаты, и незаправленная кровать, на которой валялась ночная рубашка жены, и кухня с грязными тарелками, и ванная с капавшей из крана водой. Погодин поймал себя на том, что еще немного, и он вновь будет метаться. Он посмотрел на часы и недоверчиво поднес их к уху, проверяя, идут ли они. Хотя сегодняшний день казался ему бесконечным, было всего только половина одиннадцатого.
Решив, что будет готовиться к завтрашней лекции, кандидат пошел в кабинет и, сев за стол, подвинул к себе стопку книг с заложенными ранее фрагментами текстов. Курс древнерусской литературы читался его бывшим научным руководителем профессором Ксешинским, однако сейчас Ксешинский был болен и просил Погодина заменить его. Прежде Погодину, всего год назад закончившему аспирантуру, редко приходилось выступать перед большой аудиторией – обычно ему поручались лишь семинары и спецкурсы, и эта лекция была хорошей возможностью испытать свои силы. Втайне он надеялся бросить вызов профессору Ксешинскому и прочитать лекцию сильнее, чтобы студенты, сравнивая их, говорили между собой, что этот, молодой, лучше.
Однако, готовясь к лекции, Погодин протянул время, и теперь лекция была на носу, а он еще даже не начал обобщать собранный материал. В качестве последнего средства оставалось подать тему, используя как план уже изложенное в учебнике и лишь несколько дополнить это новой информацией. Такой подход заведомо лишал лекцию изюминки и делал ее заурядной, но вполне проходной. Этим грешили многие преподаватели, и он, Погодин, втайне осуждавший их за это, теперь начинал понимать, что заставляло его коллег так поступать.
Кандидат включил компьютер и, просматривая источники, стал быстро набирать текст лекции, но вскоре почувствовал, что ему не работается. Мысли путались и возвращались к одному и тому же. Не в силах сосредоточиться, он встал и вышел на застекленный балкон.
Из окна совсем близко виден был корявый, черный и влажный ствол дуба, часть листьев которого оставалась зеленой, другая же побурела, намокла и безрадостно свешивалась с ветвей.
