Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Все это государь говорил без тени истерики, тихим и спокойным голосом. Император умел держать себя в руках при любых обстоятельствах. Это был самый благородный и выдержанный человек, которого мне когда-либо приходилось видеть. Несчастья, обрушившиеся на него со всех сторон, немного состарили его, но не сломили.
Государь подошел к небольшому столику, где лежала Библия, которую он читал ежедневно, открыл ее и вытащил спрятанный между страниц небольшой лист бумаги, сложенный вдвое. Его Величество развернул лист и подал мне.
За годы, проведенные в России, я очень хорошо научился читать и писать по-русски, но бумага, которую мне вручил государь, была исписана каракулями наподобие детских, и я не смог разобрать ни слова. «Простите, — сказал Император, — я понимаю, что вам трудно разобрать этот почерк. Мне самому удалось прочесть письмо с большим трудом, хотя почерк мне знаком. Это последнее письмо, писанное мне Григорием Ефимовичем накануне своего убийства. Послушайте его, господин Гиббс: „Я пишу это письмо, последнее письмо, которое останется после меня в Санкт-Петербурге. Я предчувствую, что умру до 1 января (1917 г.). Я обращаюсь к русскому народу, к Папе, Маме и Детям, ко всей русской земле, что им следует знать и понять. Если я буду убит обычными убийцами, особенно своими братьями — русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен ничего бояться, ты останешься на троне и будешь править, и ты, Русский Царь, не должен бояться за детей своих — они будут править в России еще сотни лет. Но если я буду убит боярами и дворянами, если они прольют мою кровь, и она останется на руках их, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придется бежать из России. Братья будут убивать братьев, все будут убивать друг друга и друг друга ненавидеть, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется. Царь Земли Русской, если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай: если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей семьи, никто из твоих детей и родных не проживет более двух лет. А если и проживет, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные Храмы Божьи, святыни оплеванные, где каждый станет мертвецом. Русский Царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру православную. И погибнет земля Русская. И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной семье“.
Государь закончил читать, сложил письмо и вложил его обратно в Библию. Я сидел, потрясенный до глубины души. В прошлом мне приходилось несколько раз встречаться с Григорием Распутиным, и он не произвел на меня никакого впечатления, хотя я знал, что ему часто удавалось снимать тяжелые приступы гемофилии у царевича, придворные же медики расписывались в бессилии и предрекали мальчику близкую смерть. Не прошло еще и года после смерти Распутина, царь и его семья, лишившись трона, находились в ссылке, а здоровье Его Высочества ухудшалось с каждым днем. Одна нога цесаревича фактически не действовала.
Все эти пророчества, сбывавшиеся на глазах, сильно подействовали на меня, и мне стало казаться, что я присутствую не при обычном катаклизме, порожденном европейской войной и русской революцией, а действительно при исполнении Воли Божьей. «Возможно, — прервал мои размышления государь, — Господь проклял страну и меня как ее правителя за то, что мы не смогли уберечь Святого человека, которого он ниспослал нам. Евреи были прокляты за то, что не уберегли Христа. Значит, теперь русских ждет та же судьба: рассеивание по миру, общее презрение, сменяемое периодом сострадания, вечные гонения…» «Ваше Величество, — я осмелился прервать государя. — Простите меня, но мне кажется, что вы преувеличиваете. Покойный Распутин — все же не Христос, а русские относительно молодая нация. Мне кажется, она еще не достигла пика своего могущества, который евреи давно уже миновали. Среди подданных Вашего Величества евреев было, пожалуй, больше, чем во всех прочих странах вместе взятых, и вы могли убедиться, что главной трагедией евреев является отсутствие у них своего государства, которым они так опрометчиво пожертвовали ради личной свободы. Думаю, что русские окажутся умнее. Они пожертвуют собой и свободой во имя спасения государства, которое, согласно всем пророчествам, неизбежно возродится». «Через семьдесят пять лет, — прошептал государь. — Прав был Григорий Ефимович. Я уже молю Бога, чтобы он ниспослал быструю смерть всем нам…»
Сергей захлопнул книгу, тяжело вдохнув. «После всего пережитого и передуманного Гиббс, конечно, поступил очень мудро, уйдя в монахи. И вообще, все это интересно, если, конечно, не сфабриковано позднее. Действительно, с чего это португальская пастушка вдруг заговорила о России и ее наказании „преобразованием“. Если верить всей этой писанине, срок этого наказания заканчивается года через два. А может, с началом горбачевской перестройки оно уже завершилось?»
Надо сказать, что никакого несчастья со страной за последние семьдесят лет, если, конечно, не считать периода гражданской и Отечественной войн, Куманин не видел. Были в сталинские времена, то есть очень давно, какие-то перегибы в борьбе против остатков эксплуататорских классов, предателей и перерожденцев. Но эти перегибы откровенно и принципиально осуждены партией. Если кто и страдал в этот период, то скорее не народ, а сами органы безопасности, которых партия постоянно делала ответственными за собственные ошибки и карала с чрезмерной суровостью. Поэтому все эти мистические разговоры царя с Гиббсом и их ссылки на происшествие в Фатиме и авантюриста Распутина вызвали у Сергея чувство, которое можно было назвать «ироническим раздражением». Факты, сам разговор вызывали у него иронию, но раздражали своей тенденциозной направленностью. За глянцевой обложкой книги, приписываемой Чарльзу Гиббсу, чувствовалась умелая рука редактора из ЦРУ. Уж очень она современно-антисоветски звучала. Читая весь этот мистический бред, Куманин не мог отделать от мыслей об Алеше Лисицыне и его однофамильце, пропавшем в ходе сталинских мероприятий накануне войны.
В воскресные дни Куманин любил отоспаться как следует, но на этот раз он поставил будильник на половину шестого утра, чтобы успеть съездить на заправку, и добраться до поселка Нефедово, разыскать Феофила Пименова и сегодня же вернуться обратно в Москву. В понедельник он планировал появиться на службе, как положено, в девять ноль-ноль на случай возвращение Климова.
Симферопольское шоссе начинало накаляться, хотя машин было еще немного. Прекрасные подмосковные леса то подступали прямо к серой ленте шоссе, то расступались, открывая промышленно-аграрный пейзаж ближнего Подмосковья: поля, засаженные картошкой, дымящие трубы каких-то заводов и ТЭЦ, унылые поселки и дачные городки, поражающие убогостью толевых крыш. Время от времени на Куманина рычали желтые «Икарусы» пригородных маршрутов, обгоняя его машину или несясь навстречу. Собираясь в сегодняшнюю поездку Сергей чуть было не воспользовался одним из них, но отказался от этой затеи. Междугородная автобусная станция находилась слишком далеко от его дома, пока бы он до нее добрался, можно было проехать половину пути до Серпухова. К тому же он любил сидеть за рулем, и сейчас, спустив стекло, наслаждался прохладой раннего утра. Он не думал ни о чем. Приемник был настроен на волну «Маяка», передававшего музыку из оперетт, что способствовало расслаблению. Пятиминутки новостей звучали фоном и до сознания не доходили.
Лес снова придвинулся к дороге, и Куманин с некоторым удивлением увидел впереди себя крытый зеленый фургон, явно армейского типа. В этом он убедился, когда подъехал ближе, на регистрационном номере фургона значилась военная маркировка в виде буквы «Т», заключенной в белый треугольник. Сергей сбросил скорость. Фургон занял почти всю проезжую часть, и объехать его было невозможно. Выехать на полосу встречного движения мешал разъединительный поребрик, так некстати появившейся именно на этом отрезке шоссе. Выругавшись, Куманин тащился вслед за фургоном, надеясь, что дорога, выскочив из этого лесного ущелья, станет где-нибудь пошире, и ему удастся обогнать «вояку». Неожиданно фургон включил правый поворот и стал тяжело поворачивать на открывшуюся среди расступившихся деревьев асфальтированную дорогу, которая отходила под прямым утлом от шоссе и вела куда-то в лес. Поворот был украшен внушительных размеров запрещающим «кирпичом», а над дорогой нависала стеклянная будка ГАИ, около которой пара милицейских «газиков» и мотоцикл с коляской.
