В пылающем небе - Белоконь Кузьма Филимонович (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
– Ну, добро, пошли…
Эскадрилья снова в воздухе. Держу связь со станцией наведения, разыскиваю на земле цели, делаю всей группой противозенитный маневр, слежу за воздушной обстановкой, наблюдаю за Трошенковым. По поведению самолета замечаю, что мой ведомый нервничает.
– Трошенков, держись, – кричу ему.
Снаряды рвутся со всех сторон рядом с самолетами.
– Смотри за мной! Приготовиться к атаке!
Перед вводом в пикирование мельком взглянул на правого ведомого – он на своем месте. Немного выше нас – воздушная схватка, отовсюду бьют зенитки, а внизу идет смертный бой за небольшой клочок земли. Сбрасываем бомбы и уходим в южном направлении на свою территорию, чтобы снова повторить заход. Отважные пехотинцы штурмуют южный и юго-западный склоны горы. Иду на батарейный огонь. По вспышкам беру на прицел немецкую пушку и пускаю два «эрэса». За мной идет Трошенков, за ним остальные ведомые.
– Делаем третий заход! Атакуем траншеи!
После третьего – четвертый. И снова траншеи. С бреющего полета хорошо виден результат работы: пушечно-пулеметные очереди точно ложатся вдоль траншей. Врешь, фашист, не удержать тебе ни Сапун-горы, ни Севастополя! Идем домой.
На этот раз и Трошенков работал замечательно. Он летит рядом со мной. Открываю правую форточку фонаря кабины и показываю ему большой палец. В ответ в кабине ведомого самолета я увидел широко улыбающееся лицо.
Значит, я поступил правильно и еще раз убедился в силе личного примера, его нельзя заменить никакими убеждениями. В последующих боях младший лейтенант Трошенков вел себя уверенно.
В этот день мы дважды ходили на Севастополь. Во втором вылете солнце уже клонилось к закату. Сейчас воздушным стрелком у меня летит Иван Андрейчук. Под нами был город: огромная площадь закрыта плотным покрывалом дыма и пыли, сквозь них пробиваются полыхающие пожары. Даже на этой высоте – тысяча метров – в кабину самолета врывался запах гари.
По всему было видно, что гитлеровцы доживают здесь свои последние часы. Не смогут они выдержать нашего натиска. Чувствуется, что если не сегодня, то обязательно завтра Севастополь будет наш.
На объятой дымом и пламенем земле трудно отыскать цели. Наконец вижу вспышки артиллерии. Перехожу в пикирование, сбрасываю бомбы, а в наушниках разносится:
– «Зебры»! «Грачи»! Я – «Орел»! Вас атакуют!
В бой вступила большая группа «мессеров». Наши истребители сопровождения оказались в невыгодном положении. Штурмовики, сбросив бомбы, не смогли удержаться в строю, «рассыпались», и прикрывать каждый из них в отдельности было очень трудно. Меня атаковала вражеская четверка. Наши истребители, связанные боем, не могли меня прикрыть. Четыре истребителя – против одного штурмовика!
Фашистам удалось сильно повредить самолет, мотор работал с перебоями, перебиты воздушные трубопроводы – я не мог ни стрелять, ни выпустить перед посадкой посадочные щитки и шасси, трос аварийного выпуска шасси и тяги управления элеронами тоже перебиты. Местность гористая – о вынужденной посадке нечего и думать. На помощь подоспели наши истребители и фашистские летчики вынуждены были выйти из боя. Осторожно делаю развороты одним рулем поворота – элероны бездействуют. Больше всего беспокоит руль глубины: если и он откажет – самолет неминуемо войдет в пикирование, и тогда катастрофа неизбежна. Перетянуть бы гористую местность и выйти на равнину…
Но в группе летят необстрелянные летчики. Их надо собрать и вывести на свой аэродром. Мой самолет находится ниже остальных, поэтому мне видны все ведомые. По радио даю каждому команду, какой взять курс и высоту, чтобы всех их свести вместе. Это мне удается. Перетянув через гористую местность, перехожу на бреющий полет – если теперь откажет руль глубины, то самолет не успеет перейти в пикирование, и я смогу благополучно произвести вынужденную посадку.
Чтобы не мешать при посадке остальным летчикам – сажусь последним. Захожу несколько раз, но все неудачно, нельзя делать крутых разворотов. Быстро сгущаются сумерки, и при заходе на посадку уже с трудом различаю аэродром. Прошу по радио обозначить место приземления ракетами. Наконец выхожу на последнюю прямую и сажусь с убранными посадочными щитками и шасси.
Только сейчас узнаю, что Андрейчук ранен: осколком снаряда у него отбит палец на правой руке, но до посадки он мне об этом не сказал.
Когда командир полка подошел к самолету и взялся за руль глубины, он отпал. Оказывается, что он висел на волоске, и, работай я в полете более энергично рулями, то управление, как я предполагал, отказало бы. И не будь мы на малой высоте, самолет врезался бы в землю. Но хорошо, что все окончилось благополучно.
В этот день погибли Андрей Михеев и его воздушный стрелок Владимир Дубинин. Был подбит истребителями и самолет младшего лейтенанта Ивана Жабицкого. Тяжело раненный летчик долетел до своего аэродрома, посадил самолет и тут же в кабине скончался. Ему не было и двадцати лет. Вечером всем полком мы хоронили его во дворе школы, в населенном пункте Чонграв. Здесь мы прощались не только с младшим лейтенантом Жабицким. Мы прощались со всеми боевыми друзьями, которые погибли в боях за Сапун-гору: с Павлом Назаровым и его воздушным стрелком Федором Карпушенко, с младшим лейтенантом Чайченко, с Варей Емельяненко…
Когда гроб с телом летчика Жабицкого опустили в могилу, с КП прибежал, запыхавшись, посыльной и вручил командиру полка телеграмму. Подполковник Ермилов тут же зачитал ее: Севастополь взят! В душе каждого смешались противоречивые чувства: горечь тяжелой утраты и радость трудной победы.
На второй день были похоронены в селе Карач-Русская – это в десяти километрах юго-западнее Симферополя – Андрей Михеев и Владимир Дубинин.
Десятого мая эскадрилья получила задание уничтожать противника на мысе Херсонес. Вылет – немедленно. Залезаю на плоскость, чтобы надеть спасательный пояс и парашют. Мой механик Павел Фабричный зацепил вытяжное кольцо парашюта, и тот распустился. Запасного близко не было. Механик растерялся, чувствуя себя виноватым, и хотел было бежать за другим парашютом, но я остановил его и попросил никому ничего не говорить, пока не улечу. Медлить было нельзя!
Мы подлетаем к Севастополю. Ни орудийных залпов, ни зенитных разрывов. Ветер разогнал дым, и с высоты полета отчетливо были видны сплошные руины да кое-где небольшие, затухающие пожары.
Над мысом на разных высотах носились истребители – шел воздушный бой. Ниже работали штурмовики: они то пикировали, то снова набирали высоту, чтобы начать следующую атаку. А дальше, уже над морем, группа за группой шли Пе-2 и сбрасывали свой груз на корабли, до отказа набитые гитлеровцами, которые пытались уйти в Румынию.
Километрах в трех от берега, как факел, пылал какой-то корабль, а возле него копошились черные точки – спасательные лодки. Вокруг корабля огромные маслянистые пятна-озера, значит, через час-два он пойдет ко дну. Хорошо поработали наши «пешки».
Вот мы и над целью. На земле делалось что-то невообразимое. В дыму, огне и пыли смешалось все: люди, машины, танки, артиллерия. Сбрасываем бомбы в наибольшие скопления гитлеровцев.
– Атакуем немцев в море! – подаю команду ведомым.
На втором заходе беру на перекрестие прицела самоходную баржу и выпускаю восемь реактивных снарядов. Баржа загорается. За мной пикируют остальные. В прибрежной полосе – пожары. На пикировании мой самолет вздрогнул: посреди левой плоскости громадная дыра – прямое попадание снаряда. А подо мной море. С трудом выхожу из пикирования и по радио даю команду на сбор. Самолет сильно разворачивает, кренит влево, и мне стоит больших физических усилий дотянуть до своего аэродрома. После посадки мне крепко досталось от командира за вылет без парашюта. Теперь я и сам подумал: «Что бы я стал делать, если бы обстановка заставила прыгать?»
На следующее утро весь полк был построен на митинг. Нам зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о том, что победа в Крыму близка, что враг доживает свои последние часы, он безнадежно пытается удержаться на небольшом куске мыса Херсонес, и его надо оттуда выбить. Тотчас после митинга получаю приказ лететь на Херсонес. В состав группы вошли: Сафонов, Трошенков, Корсунский, Коваленко, Шаталин.
