Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
— Что тебе говорила Мария об именах? — спросила пани Стефания.
Пан Каетан, казалось, потерял свою привычную властность. Пожав плечами, он неуверенно промолвил:
— Айна или Айла? Не помню точно.
— Анна — хорошее имя. — согласно кивнула пани Стефания.
Она уже взяла бразды правления в доме в свои руки. Энергии у нее стало, хоть отбавляй. После рождения девочки в свои сорок лет она стала выглядеть намного моложе и привлекательнее.
Через две недели у кормилицы, в грудях которой молока хватило бы на троих, началась лихорадка. Левая грудь увеличилась вдвое, покраснела. Затем вся левая половина груди и левая рука вздулись, стали багрово-синюшными. Из Могилева привезли единственного в округе лекаря-хирурга Лейзеровича. Врач тут же вскрыл огромный зловонный гнойник. Вставив в рану привезенную марлю, прокипяченную в соленой воде, хирург, дав наставления, уехал.
К вечеру кормилицу вновь трясло в жестокой лихорадке. Ночью она потеряла сознание. А к полудню следующего дня кормилицы не стало. За сутки, на панском фаэтоне, в поисках кормилицы управляющий объехал Городище, потом, погнав коней вскачь, направился в Плопы, затем в Цауль. Вернулся безрезультатно.
Горничная, по указанию Стефании, тщательно вымыла вымя одной из коров, надоила молока. Разведя пополам с водой, девочку напоили из бутылки, в горлышко которой вставили, свернутый в жгут, кусочек льняного полотна.
Насытившись, девочка успокоилась. Но через день из-за резей в животе она кричала уже безостановочно. Стефания забрала Анету, как она теперь называла девочку, в свою спальню. Всю ночь она не сомкнула глаз, укачивая ребенка. Анета, словно почувствовав, что стало причиной ее болей, отказывалась от коровьего молока. Теперь она беспрестанно кричала еще и от голода.
К утру у Стефании от усталости слипались глаза. От бессонницы подташнивало. Ей казалось, что от погружения в спасительный сон ее удерживают только крики девочки. В полузабытьи и полном изнеможении Стефания присела на кровать. Ей хотелось только одного. Чтобы Анета перестала плакать.
Не отдавая отчета своим действиям, Стефания разорвала на груди сорочку и приложила девочку к своей, ни разу не кормившей, груди. Анета жадно схватила сосок, глубоко поглотив и сжав десенками с неожиданной для ее крошечного ротика силой. Стефания вскрикнула так, как вскрикивала в далекой молодости, когда полный сил Каетан, целуя ее груди и, ставшие твердыми, розовые соски, терял чувство меры и больно и сладко прикусывал их своими молодыми зубами.
Затем тело Стефании охватило расслабление, близкое к небытию. Она совершенно перестала чувствовать свое собственное тело. Необычная, ни разу не испытанная легкость, казалось, приподняла ее высоко-высоко. Отяжелевшие, уставшие за ночь от непривычно долгого ношения живого детского тельца, руки перестали чувствовать вес Анеты.
Теплые волны, неуемно и ритмично зарождающиеся в глубине, то-ли в ногах, то-ли где-то в самом низу живота, усиливались, поднимаясь все выше. Волны захватывали весь живот, заставляли его судорожно сокращаться, вызывая чуть слышный сладкий короткий стон.
Стефания потеряла ощущение реальности. Ей казалось, что она растворилась, плавая в вечности и не желая ее покидать. Усиливающиеся волны достигали груди, перекрывая на миг дыхание. Она почувствовала нарастающую тяжесть в грудях. Два горячих вулкана, казалось, готовы взорвать их, вырываясь наружу.
Голова пани неестественно запрокинулась. Лицо ее на миг исказилось, рот страдальчески приоткрылся. Нескончаемая, казалось вечная сладостная судорога захватила все ее тело, особенно спину. Перекрывающие дыхание конвульсии пронизывали ее снизу доверху и сверху донизу. Стефания ощущала пульсирующие толчки внутри головы, остановившееся было дыхание вновь становилось частым-частым.
Сидя с открытыми глазами, она перестала видеть. Ей стало казаться, что в ушах ее тихими торжественными голосами поют ангелы. Анета продолжала терзать сосок Стефании, вызывая особое, никогда ранее не испытанное ею чувство облегчения, освобождения от чего-то гнетущего, тяжелым грузом лежавшего в ее душе десятилетиями. Непередаваемое, казалось, божественное томление пронизало всё её тело вплоть до кончиков пальцев рук и ног.
— Вот так я готова умереть. — пронеслось в ее голове.
На какие-то мгновения она потеряла сознание.
Очнувшись, она увидела, что девочка отвалилась от груди. Видимо устала. Стефания, тоже уставшая, хотела только спать. Ей показалось, что руки ее на миг дрогнули, выпуская ее Анету. От страха уронить девочку Стефания прижала ее к себе. Сонливость сняло, как рукой.
Она с тревогой посмотрела на личико Анеты и не поверила своим глазам. Из ее соска на щеку ребенка медленными каплями капало молоко. Ее молоко! Анета тихо и удовлетворенно сопела, причмокивая розовыми, слегка набухшими от недавней работы, губками.
Каетану, разделяющему тревогу за здоровье дочери с неустанными заботами по хозяйству, новость о появлении молока Стефания сообщила только вечером. Управляющему было указано прекратить поиски кормилицы.
Необычная новость разнеслась по Сорокской округе. В православных церквях служили молебны о снизошедшей божьей благодати. Женщины из окрестных сел, работающие в имении, при встрече со Стефанией, гуляющей с Анетой на руках, низко кланялись, как поклонялись в церкви иконе пресвятой богородицы.
Пан Каетан, наоборот, еще не отошел от событий той ночи, когда умерла Мария. Он с удивлением, как будто не узнавая, смотрел на свою жену и тут же переводил взгляд на девочку. В отличие от Стефании он никак не мог войти в свою новую роль. День и ночь его мучила неотвязная мысль, что, подарив жизнь дочери, он отнял ее у матери.
Девочка подрастала. Темно-бронзовая, почти шоколадная кожа, отличала ее от всех детей. Отправляясь в Сороки или Тырново, родители ловили на себе и девочке недоуменные взгляды. Подрастающая девочка ничего этого не замечала. Она, казалось, не осознавала, что ее кожа по цвету отличается от кожи других детей.
У девочки были такие же, как у Марии большие миндалевидные глаза. Намечалась такая же небольшая горбинка на носу. Вот только чуть выдающийся подбородок Анны напоминал пани Стефании другой. И уши. Пани Стефания отлично помнила крохотные уши Марии, ее чуть удлиненные мочки, как будто предназначенные для ношения самых изысканных сережек. Более плоские ушные раковины Анны были плотно прижаты, а книзу заканчивались без мочек, как у…
Пани Стефания сначала прогоняла от себя, становившиеся навязчивыми, мысли. Женщина давно заметила, что, когда она переводит взгляд с лица девочки на мужа, ему становится неуютно. В такой момент пан Каетан невольно отворачивался, а то и вообще, ссутулясь, уходил.
Со временем пани Стефания уже не отгоняла от себя мысли о возможном отцовстве Каетана. Наоборот, она начинала воспринимать ситуацию, как предначертание свыше, как божественный промысел. Ей уже хотелось, чтобы действительность была именно такой. Тогда, думала она, все становится на свои места. Девочка растет в родной семье. Мысли о том, что она не родная мать все реже стали приходить ей в голову.
Наоборот, у пани Стефании стало появляться неприятное чувство ревности, когда она видела, что девочка обращается с какой-либо просьбой к Каетану, а не к ней или, когда он играет с девочкой больше времени, чем, по ее разумению, должен был играть.
Пани Стефания все чаще вспоминала ночь, когда появилась на свет Анна. Не зря что-то заставило ее тогда не уснуть, покинуть постель именно тогда, когда она это сделала. Она со страхом прогоняла мысли о том, что если бы она опоздала, девочка могла умереть.
Но еще чаще Стефания с каким-то животным удовлетворением благодарила Матку Боску, истово при этом крестясь, стыдливо упрашивая простить ей грехи, что она все же пришла вовремя, а не раньше, когда Марию можно было еще спасти.
Постепенно образ Марии стирался в ее голове как образ матери Анеты. Пани Стефания, помимо желания, преломляла в своих мыслях образ Марии. Роль Марии в ее сознании начинала восприниматься аналогично роли кормилицы или няньки, которые, выполнив свою миссию, должны были покинуть ее семью, не оставив никакого следа в душе ее дочери. В душе дочери единственное место должна занимать она, Стефания, настоящая мать.
