Прощание славянки - Новодворская Валерия Ильинична (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Мне претит пассивное ожидание казни. Восемь месяцев бездействия и бессилия Временного правительства не должны повториться. На этот раз мы должны встретить смерть в бою. Если не победим. А победа возможна! Это согласие невозможно. Нет консенсусов между белыми и красными.
Только один человек из лагеря фундаменталистов (мы только что выяснили, что красно-коричневые — лишь современное его воплощение) будет нам полезен после победы и способен создать нечто позитивное в рамках либерализма. Это Сергей Кургинян, не столько режиссер (хотя он один из первых), и не столько политолог (хотя равных ему мало), сколько фантаст и идеалист. Он, безусловно, самый способный и самый честный изо всех наших врагов, но он-то хочет сражаться по законам чести и умеет мечтать. Боюсь, что красные его ликвидируют еще до часа «X», как это сделал Пиночет с несогласными идти на зверства офицерами. То, что личность такого масштаба не на нашей стороне, — это трагедия. Таких трагедий будет много… Брат может восстать на брата, писатель — на писателя, диссидент — на диссидента. С кем сейчас Игорь Огурцов и Леонид Бородин? Увы, не с нами! Это придется выдержать. Через это надо пройти. Мы сожгли свои мосты. Я — в 1969 году, Ельцин — в Беловежской пуще, ДемРоссия — 28 марта, Шапошников — в августе 1991 года. Моя команда, мои белые шахматные фигуры очень неоднородны. Но есть законы футбола и законы шахматной партии. Этим объясняются все кажущиеся противоречия в моем поведении. Я — еретик, я позволяю себе роскошь говорить всю правду и своим и чужим. И мне ничего не надо. Таких людей не любят ни свои ни чужие. Я — волк-одиночка, мне трудно играть в команде, а команде трудно со мной. Они боятся играть со мной на одном поле. Я профессионал, а они еще робкие дилетанты. Это в революционной деятельности, а в политике, должно быть, наоборот. Но политика в футболе бесполезна. Надо забивать голы.
Мы не можем честно выиграть выборы. Обмануть и запутать мы можем, но я в этом неспособна участвовать. Как человек я не люблю президента. Однако как футболист я играю с ним в одной команде, а игра идет на гибель или спасение России (может быть, мира). Поэтому мой человеческий и правозащитный пафос мне на поле мало поможет. Я не могу забивать мячи в свои ворота, сейчас это недопустимо. Но при этом я говорю правду, и моя деятельность настолько расходится с моими словами, что вызывает всеобщее удивление, а ДемРоссия боится дать мне слово на своих митингах.
Что из того, что Ельцин раньше играл за «Пахтакор»? Сегодня он играет со мной за «Динамо». Увы, он капитан команды. Гол может забить только он, хотя я веду нападение. И если я, плача и ломая руки, говорю, что нет другого выхода, кроме введения президентского правления на два года, для того чтобы распустить все Советы, поменять все кадры, заложить основы капитализма, — значит, на поле сложилась крайняя ситуация и счет не в нашу пользу.
Будет ли это либеральной диктатурой? Едва ли, если будет создан Политсовет из западнических, либеральных сил, который временно заменит парламент, если будет введено прямое действие Декларации прав человека и Пакта о политических и гражданских правах, если будет сохранена к приумножена свобода слова, печати, собраний и митингов. Однако свобода выбирать социализм, коммунизм, фашизм, etc. не может быть предоставлена. После настоящего Международного Суда компартию и нацистские организации (ФНС, «Память», РОС, разные там Соборы) придется запретить (только в плане участия в выборах, не более того). Остальное довершит люстрация. Сопротивление фундаменталистов и люмпенов на этом не прекратится, но оно обретет уголовные формы, и его можно будет легально подавить. Однако на уровне Слова — не Дела — коммунистических и почвеннических протестантов трогать нельзя. Это — табу. Если моя команда сумеет удержаться на уровне бескомпромиссности, не перешагнув черту, за которой — запрещенные приемы, мы выиграем с честью или с честью падем. Я не люблю Ельцина, но я его не предам. Пока он играет за мою команду, куда я записалась на двадцать лет раньше него. Мне стыдно, когда он говорит о примирении со съездом. Это мяч, который забивают нам. Я рада, когда он бросает красным перчатку. Это мы забиваем мяч.
На шахматной доске он — король. Слабая, уязвимая фигура. Но я не могу допустить, чтобы белому королю был объявлен мат. Тогда мы проиграли партию.
Что делать в такой ситуации правозащитникам? Они не сумели независимо повести себя с властью при Горбачеве, а сейчас правозащитное движение расколется на сторонников справедливости и сторонников свободы, на либералов (которые примут президентское правление) и демократов (которые его не примут). Процесс уже пошел. Мы окажемся по разные стороны баррикад, потому что во время гражданской войны решается вопрос об изменении строя, а многие правозащитники говорят: «Мне все равно, капитализм у нас или социализм. Главное, чтобы соблюдались права человека». А я не согласна предоставить Анпилову право строить социализм в моей квартире, даже путем парламентских выборов. Пусть строит в своей — не в моей. И рассудит нас здесь не Зорькин, а Калашников.
В 60-е и 70-е годы чисто правозащитное движение было величественно и благородно. Сейчас в России оно будет вредно. Поэтому порядочный человек всегда проигрывает. Ибо для него проигрыш — это компромисс, проигрыш — это реальность. Играть в команде белых демократов — это значит сказать миру «да». Впервые мой путь не прям. Я буду играть в одной команде с людьми, которых не всегда лично уважаю. В моей команде Лужков. Он играет честно, он играет за нас, наши пути сошлись, но для меня это ужасно. Жизнь — всегда проигрыш. Порядочные люди должны вовремя погибать, в этом их спасение. Дай мне, как говорится, Бог…
Когда мы пройдем опасный отрезок пути, я смогу уйти в свой отказ, в свою оппозицию. Но еще столетие порядочные люди в России вынуждены будут зажимать себе рот, чтобы не проклясть слишком громко нашу новую реальность, пока не закроется навсегда дверь между старой и новой реальностью, между смертью и жизнью, между Востоком и Западом, между социализмом и капитализмом.
Несколько веков подряд русская интеллигенция оказывается у разбитого корыта. Оно — наше первородство. Не променяем же свое разбитое корыто на их чечевичную похлебку!
Сейчас будем писать статьи, но, когда у власти окажутся фундаменталисты, возьмемся за оружие. Даже если весь народ обалдеет от восторга. Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны. Он уже балдел в 1918-м, и в 1937-м, и в 1945 году, и в счастливую эпоху застоя, когда колбаса стоила 2,90 за кг. Пойдем против всех, кто пойдет против свободы. Нашей свободы умереть в джунглях, от голода, змеиного яда или львиных когтей. Но вне клетки. На месте России может остаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ пусть на месте России не будет никогда. C'est la vie. Сартр сказал: «Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния».
ХУДОЙ МИР
«На той единственной, гражданской»
Если во время едкого, как щелочь, ядовитого, как цианид, и липкого, как клей, «застоя» (как мы только что выяснили, «стоял» только тот, кто не сидел), я действительно сражалась с властью, и это была война до победного конца, на взаимное уничтожение, то, когда власть самокритично самоликвидировалась в ходе перестройки, началась странная война. С 1988-го по 1991 год ДС вел войну с противником почти бесплотным, который терял по чисто внутренним причинам то ногу, то руку, то глаз, и наши удары часто попадали в пустоту; и если мы порядком вспотели, то только потому, что нам никто не помогал.
Власть, разделившаяся сама в себе, не устоит. Запустив (причем на самотек) механизм модернизации, Горби создал начатки двое-, даже троевластия. Во всех структурах, включая КГБ и армию, контингент поделился и рассчитался по порядку номеров: кто — за Россию, кто — за Союз, кто — за Украину. Один — к Горби, другие — к Ельцину, третьи — к Лигачеву. А когда Ельцин гениально подбросил им под ноги еще и противостояние СССР — Россия, Белый дом — Кремль, а наученные и вдохновленные им регионалы-феодалы намертво вцепились зубами в свои суверенитеты и захрустели некогда общей Кремлевской стеной, как вафлями, — вот здесь и возникла наша странная война. Мы дрались с властью, но с какой? Она растроИлась и дралась междуусобно. Им было не до маленького ДС: друг друга топтали и кололи бивнями большие слоны. Нас они смахивали с себя в четверть силы, как маленькую Моську. Мы выжили благодаря тому, что структуры играли в покер, а мы встревали в игру со своим водным поло. Наши удары не отбивали как следует (иначе от нас осталось бы мокрое место), потому что сильные мира сего играли в свою игру. ДемРоссия умела попадать в резонанс, и поэтому кое-что ей перепадало. Должности, портфели, свет софитов, заграничные поездки. Лидеры ДемРоссии всю жизнь имели дело с властью, были при власти, искали ее протекции и ей писали письма вроде «Письма к вождям». Даже Солженицын не готов был обращаться к народу, потому что и демороссы (и выбороссы впоследствии), и Солженицын, и межрегионалы знали, что народ не участвует в игре, а присутствует на стадионе как зритель и разве что делает ставки в тотализаторе.
