Рассказы ездового пса - Ершов Василий Васильевич (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
- Пятровна! А, Пятровна! Энтим, - она чуть кивает в сторону очереди, застывшей в ожидании, - энтим по сколь отпускать? А? По четыре?
"Пятровна" подтверждает, что по четыре. Очередь зашевелилась. Этот гастроном хороший, щедрый. В других - по два кило. Хочешь взять еще - становись снова в очередь.
Моя очередь подошла. Одной рукой держу полиэтиленовый пакет, другой вытряхиваю в него все содержимое противня - там больше четырех не будет. Кладу на весы. Четыре сто. Тетя милостиво разрешает. Бегу в кассу. Там очередь тоже синяя. С утра здесь всегда синие очереди.
Молодая полная кассирша, потягиваясь, лениво-сочувствующе бросает: - Это где еще мяса не хватает? В Красноярске?
Ее слова надо понимать так: неужели страна еще не наелась того мяса?
Бегу занимать очередь за маслом. Тут строго: в одни руки четыреста грамм. Быстро плачу деньги, становлюсь в хвост, подхожу снова к продавцу и, боясь глянуть ему в глаза, как будто в первый раз, прошу еще раз четыреста грамм.
Опознает или не опознает? Будет или нет нотация, выговор ревнителя закона справедливости проклятому нарушителю? Будут или нет меня позорить на людях?
Спина мокрая. Проскочил! Восемьсот грамм сливочного желтого масла, вологодского, два пакетика, лежит в портфеле. А за мной вологодский экипаж удивляется, какими неисповедимыми путями их вологодское масло попало на питерские прилавки. И засовывают завернутые в серую бумагу кубики масла вместе с пакетами мяса и палками колбасы в приделанные к тележкам короба.
Тележка - очень удобное изобретение 90-х годов 20-го века. В сезон, когда надо везти с югов коробки помидор, винограда и прочих даров природы, она экономит силы перед вылетом. Одно дело таскать коробки в руках, другое - на тележке. Руки так не трясутся, как после коробок, легче предполетный медосмотр проходишь.
Но четыре кило мяса - это что слону дробина. Бортинженер ведет нас дворами к заднему крыльцу. Спускаемся в подвальное помещение. Идем длинными полутемными коридорами, пропуская встречных людей в белых халатах, вымазанных мясными помоями. И входим в святая святых: К РУБЩИКАМ МЯСА.
Холеные, румяные парни; на грязных пальцах золотые перстни. Огромные плахи, на них лежат не топоры - питерские овальные секачи для рубки мяса. Смущенно здороваемся; нам снисходительно кивают. Наши погоны и фуражки здесь неуместны, мы готовы провалиться сквозь землю… но бортинженер негромко договаривается, румяный мясник называет цену, мы не сговариваясь согласно киваем головами: да, да, скорее только…
Профи берет секач. Небрежно кидает полтуши на плаху. Это надо видеть. Непрезентабельный труп скотины под его секачом за несколько секунд обретает аппетитный товарный вид. Ну, артистТолько не он перед нами раскланивается, а кланяемся мы, униженно благодарим. Спасибо, добрый человек.
Дома убеждаемся в профессионализме доброго человека: каждому в массивном куске мяса искусно заделан тазобедренный сустав.
На остановке автобуса толпа в синем. Тележки, тележки, сумки, редко у кого один портфель. Ну, у одного нашего штурмана жена заведует магазином хрусталя - вот он летает с одним "дипломатом". У них рубщик - друг семьи. А у нас и жены рангом пониже, и друзей такого высокого ранга не водится.
Ввалились, доехали, теперь - проходная. Тети пропускают наш груз через хайло агрегата для просвечивания; самих - через хомут интроскопа. Здесь хоть просто спросят, что в сумках… ясно что: продукты. А в Ташкенте еще и взятку выморщат. Жить-то как-то надо. Чтоб на ту проходную устроиться, надо было в свое время дать хороший бакшиш начальнику.
В каком-то дальневосточном аэропорту девчонки добыли по бадье красной икры. Такие кубические полупрозрачные контейнеры, килограмм по двадцать пять. Мы им помогли дотащить до проходной, сомневаясь, пропустят ли. Ждем. Разговор за стенкой. Высокие тона. Уговоры. Плач. Уговоры. Наконец девчонки появляются, тащат контейнеры, тушь течет по щекам… довольны…
- Ну как?
- Да как. По стольнику… вот как. С-сука…
Да уж. А куда денешься: лететь надо. Дома ждут товар: это бизнес.
Дома девчат встречают партнеры по бизнесу. Упираясь изо всех сил, девчата волоком тащат свою икру в толпе пассажиров. При пересечении границы аэропорта контейнеры с икрой подхватывают дюжие парни, несут к багажникам. Девчата облегченно семенят рядом: их мучения кончились. А наши еще впереди.
Аэропорт Красноярск (Емельяново) построен недавно. Еще не проросли травой трещины в свежеуложенном бетоне, еще по временной схеме работает общественный туалет на привокзальной площади, овевая окрестность аммиачным запахом разрухи. И только новенькие "Икарусы" пригородного автомаршрута с регулярностью в полчаса увозят счастливчиков из огромной толпы пассажиров, скопившихся после трех приземлившихся рейсов.
Автобус берут штурмом. Стройная вроде очередь и стоящая рядом группа в синем по мере выхода автобуса на посадочную прямую начинает комкаться и перемещаться к предполагаемой точке, где должна открыться входная дверь. Зубы сжимаются, груди вздымаются, руки крепко держат ношу.
Нас, летный состав, по какому-то соглашению или договору должны сажать вне очереди. Кто должен - не знает никто. Да никто посадкой и не руководит. Водитель отходит в сторону и ждет исхода баталии. Кондуктора, или продавщицы билетов, пока еще тоже нет, она греется в вокзале. Народ прилетел из Сочи, кое-кто по неопытности еще в шортах, а за бортом минуса. В Сибири, чай, живем. Малые дети замотаны во что попало.
Мы все простые советские люди, все имеем совесть и приучены пропускать женщин, стариков и детей вперед. Но старики, женщины и дети летают раз в год, а я езжу этим автобусом на работу практически каждый день. Я устал после перипетий ночного рейса, смертельно хочу спать, а впереди еще разборка баулов, разделка мяса… жена-то на работе. Спать лечь удастся часа через четыре. А вечером - в ночной резерв, и, может, поднимут в ночной бессонный рейс.
Короче, аргументов хватает, чтобы оправдать мои действия по отталкиванию простых советских людей от дверей и протискиванию на свободное кресло, под комментарии оттолкнутых, с детьми на руках.
Я вез их по воздуху, берег их комфорт, обращался к ним по громкой связи проникновенным голосом… честь фирмы… Зачем эта демагогия? В дверях автобуса у нас всех, простых советских людей, вдруг повылезли зубы и когти, и мы бьемся за свое здоровье и здоровье детей. Кто успеет сесть и вовремя оттаять, тот не заболеет. А остальным деваться некуда, будут ждать следующего автобуса. И это ж еще не зима, а ранняя осень. Зимой, в сорокаградусный мороз, все будет так же.
Когда после посадки самолета мы зарулили и остановились на стоянке, сначала подали трап к переднему выходу. Оттуда спустился к подъехавшей черной "Волге" человек, Главный Пассажир. "Волга" быстро увезла его мимо той очереди на автобусной остановке. Когда, чуть не на кулаках, места в автобусе расхватаны, а оставшиеся стоять в проходе люди, еще не веря, что битва была напрасной, мест не досталось и придется все начинать сначала, растерянно оглядываются на счастливчиков… на меня… - я начинаю понимать, что тот образ жизни, который устроили нам, простым советским людям, те, Главные, большевики, что по ковровой дорожке, зимой и летом в тонких дорогих "корочках", да в "Волгу", да греться по своим коммунистическим бардакам… - вот этот образ жизни есть скотство. И я, летчик, есть такая же простая советская скотина, которой в выделенной кормушке брошен клок сена.
Не ждите от меня беззаветной преданности. И от тех пассажиров тоже. Отогревшись в салоне, они плавно превращались снова в милых, воспитанных людей. Куда и делись когти и зубы. Жаль только, не слышал этот… холеный, как в бога и в душу народ костерил - и партию, и правителей, и его в спину. Ну, да сейчас-то он самый рьяный демократ… в бога и в душу…
Летим в Сочи, на "Эмке", длинным беспосадочным рейсом. Салоны полны. В кабине заяц, свой же брат-летчик, второй пилот. Парень он шустрый, известен близостью к сильным мира сего, еще не так давно был комэской на грузовых самолетах и часто летал по всей стране спецрейсами по заказам огромнейшего оборонного завода. В полете он выходит в салон, следом выхожу и я на минутку. И вдруг слышу:
