Катастрофа на Волге - Адам Вильгельм (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
— Вы совершенно правы. Командование группы армий должно принять решение. Манштейну известно положение внутри и вне котла. Он знает, какие силы еще находятся на подходе. Видимо, командующий группы армий «Дон» не решается на свой страх и риск действовать вопреки приказу Гитлера. Я много ждал от личной беседы с Манштейном в котле. Здесь он должен был бы занять определенную позицию. Шмидт тоже не может понять, почему Манштейн так третирует 6-ю армию и в эти грозные часы присылает к нам самого молодого офицера своего штаба. Значит, нам снова нужно ждать. По моему распоряжению Куновски передал Эйсману письменный доклад о катастрофическом недостатке продовольствия и медико-санитарных средств.
Манштейну должно быть ясно, что и остатки 6-й армии погибнут самым жалким образом, если сейчас, в последнюю минуту, не будут вне и внутри котла сосредоточены все силы, необходимые для деблокирования. Для десятков тысяч наших людей даже самая решительная помощь 6-й армии уже опоздала. Тем не менее я питаю весьма слабые надежды на то, что Манштейн сам решится отдать приказ об оставлении Сталинграда. Мы увидим, Адам, как за все, что здесь, происходит, когда-нибудь ответственность возложат на меня одного. Кто станет учитывать, что приказы высших командных инстанций связали мне руки? Кто примет во внимание, что недостаточная осведомленность о положении вне котла парализует меня, когда надо принимать решение?
Что я мог ответить близкому к отчаянию Паулюсу, который день и ночь ломал себе голову над тем, как ему вывести армию из этого безвыходного положения? Я не находил слов. Мне было ясно, что не Паулюса сочтут главным виновником страданий 6-й армии, а тех, кто послал его вместе с его солдатами на гибель, а затем предал.
Однако кто же принадлежит к числу тех, кто предал? Гитлер? Кейтель, Йодль или генеральный штаб? В какой мере виновны Вейхс или Манштейн? Есть ли другие виновники? Тогда я не находил никакого ответа.
Вечером 18 декабря, как каждый день, начальники отделов собрались в убежище у Паулюса. Краткое сообщение Шмидта об операции Гота лишь подтвердило то, что Эйсман передал утром: 17-я и 6-я танковые дивизии практически застряли.
Мне вручают Рыцарский крест
После этого мы принялись уничтожать наш скудный ужин. Настроение было подавленное. Тут вошел ординарец и пригласил Паулюса к аппарату по вызову фельдмаршала фон Манштейна. Мы насторожились. Не прибыл ли спасительный приказ? Эльхлепп сказал:
— Вот это был бы действительно быстрый ответный сигнал!
Мы не сводили глаз с двери. Шли минуты. Паулюс не появлялся. Постепенно в нас заговорил прежний скепсис. Если бы с Манштейном обсуждался вопрос о выходе из окружения, Паулюс непременно приказал бы позвать Шмидта.
Ну вот наконец! Командующий возвратился в помещение, сопровождаемый моим обер-фельдфебелем Кюппером. Это было странно и не могло иметь ничего общего с приказом о выходе из окружения. Пока я размышлял, Паулюс подошел ко мне.
— Я должен всем вам, господа, сообщить приятное известие. Сегодня наш 1-й адъютант полковник Адам за его участие в организации обороны на реке Чир, за проявленные им при этом самоотверженность и мужество награжден Рыцарским крестом.
С этими словами генерал вручил мне высокую награду.
Я был так поражен, что не сразу ответил на сердечные поздравления Паулюса. Все бросились ко мне, жали мне руки. На короткое мгновение были забыты лишения и смерть. Мной овладела огромная радость, я искренне гордился, особенно когда командующий подчеркнул, что впервые, пожалуй, в германской военной истории адъютант армии награжден высшим орденом. Но не успел я почувствовать себя по-настоящему счастливым, как это чувство улетучилось. Чашу радости отравила горечь воспоминаний о сопровождавшихся огромными жертвами боях на нижнем Чире, о многих товарищах, тогда и позднее отдавших свои жизни. В конце ноября командование группы армий потребовало от нас, чтобы мы обеспечили возможность отхода 6-й армии. Ради этой цели солдаты, отступавшие вплоть до Нижне-Чирской, беспрекословно заняли указанные им позиции. И я воспринимал как свой внутренний долг оказание помощи товарищам, находившимся в котле в столь тяжелом положении. Ради этого мы были готовы отдать все силы. Но жертвы и потери были напрасны. Здесь ничего не мог изменить и мой Рыцарский крест.
Но не только печальный итог событий прошедшего месяца, а гораздо больше сама страшная действительность была причиной того, что получение награды не вскружило мне голову. Поздно вечером 18 декабря Шмидт принес еще находившимся в убежище офицерам штаба новое печальное известие. Красная Армия продолжала с возрастающим успехом наступление, начатое 16 декабря. Фронт итальянской армии был окончательно прорван. Соединения этой армии в паническом бегстве оставили свои позиции и бежали на запад.
Начальник штаба закончил свою информацию так:
— Тем самым пробита широкая брешь на левом фланге немецких дивизий и сводных частей, ведущих бои на Верхнем Чире.
Прорыв уже достиг глубины 45 километров. Вероятно, группа армий будет вынуждена оттянуть назад весь левый фланг.
Что же получится из наступления Гота? Достаточно ли сил у его танковой армии для того, чтобы продолжать наступление и быстро вступить с нами во взаимодействие?
Паулюс, Шмидт и я стояли вместе перед оперативной картой; на ней не хватало многих данных. Мы плохо знали, какие наши части находились в месте прорыва, какова была их боевая мощь, где именно проходил фронт. Мы буквально ничего не знали о том, каковы силы противника и каково главное направление его прорыва. Командующий слушал в течение нескольких минут наши предложения, затем сказал:
— Все зависит от того, какие резервы может и хочет ввести в бой главное командование. Мы здесь, в котле, не можем этого определить. Хорошо, если оптимисты окажутся правы.
Мучительные вопросы
Заботам конца-края не видно.
Ясной морозной ночью я с начальником оперативного отдела еще несколько времени прохаживался возле наших блиндажей.
— Мне все это непонятно, Эльхлепп. Если я не ошибаюсь, вместе с 8-й итальянской армией был введен в бой и германский XXIX армейский корпус. Видимо, немецкие соединения тоже сдали свои позиции.
— Надо полагать. Вероятно, их увлекли за собой бежавшие без оглядки итальянцы.
— Как подумаешь, Эльхлепп, ведь мы с 1940 года стремительно шли от победы к победе. Теперь поражение следует за поражением. Ведь этому должны быть причины.
— Я считаю главной причиной косную, негибкую тактику. Мы редко и всегда очень вяло реагируем на мероприятия противника, недооцениваем его самым безответственным образом.
— Чем больше я об этом думаю, тем больше меня угнетает мысль, что и мы, командование 6-й армии, проявляли в решающие моменты ограниченность и узколобость. Конечно, сегодня легко судить о прошлом. В дни, предшествовавшие 19–20 ноября, ни Паулюс, ни Шмидт, ни командиры корпусов, за исключением Зейдлица, ни вы, ни я не были готовы, вопреки приказам Гитлера и Главного командования сухопутных сил, пробиваться на юго-запад, чтобы избежать угрожающего окружения. А тогда еще не было поздно. Мы бы сохранили жизнь десяткам тысяч людей, а они между тем пали в битве, которую скорей надо бы назвать нашей агонией, поскольку у нас не было достаточно боеприпасов, горючего и продовольствия. И не следует ли отсюда, что и нас всех, занимающих командные посты в 6-й армии, назовут совиновниками происшедшего?
— Мою точку зрения вы знаете, Адам. Мы солдаты и обязаны повиноваться. Это остается в силе и тогда, когда мы не в состоянии понять правильность приказа и, быть может, сами должны лечь здесь костьми. С этим надо считаться каждому солдату и особенно каждому кадровому офицеру, как мы с вами. Поживем — увидим. Дело еще может принять иной, благоприятный для нас оборот.
— Мы с вами достаточно давно знакомы, чтобы знать, что мы оба не трусы, — ответил я. — Если нам здесь придет конец, значит, нас постигнет такая участь, какой мы на фронте можем ждать ежеминутно. Я совершенно согласен с вами, что к этому нас обязывает наша профессия. Но, во-первых, речь идет не о нас двоих, но о 270 тысячах солдат. Во-вторых, я позволю себе повторить, что вряд ли, говоря обо всем, что сейчас происходит с нашими частями, можно сказать, что они сражаются, вернее сказать — они гибнут. Вы это знаете не хуже меня. Кто несет ответственность за эту медленную смерть? Только Гитлер и главное командование? Только ли Манштейн и его штаб? А на нас нет никакой вины? Разве как военачальники мы выполнили свой солдатский долг в отношении армии? Разве мы не бездействовали в тот момент, когда наша офицерская честь обязывала нас в интересах наших солдат действовать самостоятельно? Прошу вас, Эльхлепп, поймите меня правильно. Я далек от того, чтобы претендовать на роль судьи, оценивающего действия командования армии, не хочу и себя терзать. Мне самому трудно ответить на эти вопросы. Но я не могу также от них просто отмахнуться. Эти вопросы возникают, они сверлят мой мозг, и тем мучительней, чем быстрей ухудшается наше положение. Ваш оптимизм, мой дорогой, делает вам честь. И я считался оптимистом в кругу друзей. Однако сегодняшнее сообщение о разгроме 8-й итальянской армии почти совсем подорвало во мне веру.
