Записки 1743-1810 - Дашкова Екатерина Романовна (читать книги онлайн txt) 📗

Я не знала, впрочем, будет ли мне когда-нибудь разрешено жить в Москве; я и не желала поселиться в ней, в особенности с тех пор как вернулась в Троицкое; все мои искренние друзья приезжали ко мне, а я знала, что в городах, и в особенности в Москве, была установлена целая система шпионства, тем более опасная, что доносы являются вернейшим средством втереться в доверие подозрительных тиранов. Летом я принялась за свои садовые, земледельческие и строительные работы, и, ввиду того что у меня не было под рукой лиц, сведущих в этих отраслях, они отнимали у меня много времени, и я так уставала, что вечером всегда быстро засыпала, что мне было тем более необходимо, что я каждую ночь неукоснительно просыпалась в тот роковой час, в который меня разбудили, чтобы объявить мне о моей ссылке в Коротово; я редко засыпала после этого, так что принуждена была отдыхать еще час после обеда.

В дождливые дни, когда приходилось сидеть дома, я чертила планы предполагаемых построек и плантаций или коротала время за чтением книг из своей библиотеки. Мне хотелось приобрести новые иностранные книги, и, ассигновав на их покупку известную сумму ежегодно, я написала об этом моим друзьям; они ответили мне, что ввоз книг был почти совершенно запрещен, но что Россия была наводнена клеветническими памфлетами на Екатерину Вторую, которые мои друзья не решались мне присылать. Но я выписала все те, которые были в Москве, и не положу пера, пока не дополню эту книгу (которая, может быть, и не заслуживает внимания потомства, но заинтересует моих друзей) заметками, которые, надеюсь, докажут всю лживость утверждений, написанных под влиянием ненависти и зависти.

В 1798 г. мой сын был в Петербурге. Император вдруг так пристрастился к нему, что был не в духе в те дни, когда он не обедал при дворе. Государь проводил с ним вдвоем целые часы в своем кабинете, и он часто бывал у императрицы, когда у нее были только государь и Нелидова и даже их императорские высочества не допускались к ней. Как только он приехал в Петербург, он упросил великого князя Александра (нынешнего государя) попытаться испросить для меня разрешение жить в Москве и посетить мои другие поместья [238]. Его императорское высочество обещал исполнить его просьбу, но прошло более месяца, и его неоднократные обещания не осуществлялись. Мой сын говорил об этом с Николаи [239], директором Академии наук и статс-секретарем императрицы, которая очень его уважала. Однажды Николаи вошел к императрице в ту минуту, когда она говорила с фрейлиной Нелидовой о влиянии князя Дашкова на государя и выражала удивление, что он не пользуется им, чтобы добиться возвращения свободы своей матери; на это Николаи сообщил императрице, что мой сын просил заступничества великого князя и сильно тревожится, что обещания великого князя не исполняются; он сказал даже, что ее величество и госпожа Нелидова доказали бы свое великодушие, если бы употребили и свое влияние в этом деле.

Они этого определенно не обещали, но ответили, что подумают о том, что предпринять. Николаи сообщил князю Дашкову этот разговор; через несколько дней князь Алексей Куракин по поручению императора сказал сыну, что государь хочет подарить ему пять тысяч крестьян; но мой сын просил передать его величеству, что он глубоко тронут его добротой и чувствует живейшую к нему благодарность, но желает только возвращения свободы своей матери. На следующее утро князь Куракин подошел к моему сыну перед вахтпарадом и сообщил, что государь велел ему объявить мне о возвращении мне свободы и что он сам сейчас скажет это моему сыну [240]. Когда император появился на вахтпараде, мой сын хотел броситься перед ним на колени; но его величество остановил его, поцеловал, и мой сын, в порыве счастья забыв про маленький рост императора, поднял его на воздух, сжимая его в своих объятьях. Оба плакали. Это была первая и последняя чувствительная сцена, которую видела гвардия.

Благосклонное отношение Павла к моему сыну не ослабело до самого его отъезда. Он советовался с ним насчет своих военных планов и войны, которую хотел объявить. Во время совещания с ним вдвоем в кабинете он заставил его составить на бумаге план военных операций, расположение войск и под величайшим секретом решил поручить ему командование армейским корпусом, стоявшим в Киеве. Он даже дал ему несколько подписанных им бланков, с тем чтобы в случае надобности он заполнял их, не теряя времени, и повелел нашему министру в Вене, графу Разумовскому, и в Константинополе, Тамаре [241], советоваться с князем Дашковым. Он также отправил командующему нашим флотом на Черном море приказание действовать совместно с ним и по его указаниям. Мой сын поехал из Петербурга прямо в Киев, где ему надо было сделать кое-какие предварительные распоряжения и сообщить о них императору. Кто бы мог подумать, что после подобной милости он будет уволен от службы через несколько месяцев за то, что заявил князю Лопухину (генерал-прокурору Сената), что один из заключенных в киевской крепости, некто Альтести, посажен в тюрьму невинно. Его обвиняли в том, что он поселил на землях, пожалованных ему покойной императрицей, несколько солдат в качестве землепашцев; это было несправедливо, и ни одного солдата в его имениях не было, но главное его преступление заключалось в том, что в предыдущее царствование он был секретарем князя Зубова и самым близким к нему лицом, пользовавшимся его безграничным доверием, может быть иногда употребляемым и во вред. Может быть, князь Лопухин выбрал минуту, когда государь был не в духе, чтобы сообщить ему о заявлении моего сына, или же у него были к тому другие причины; он был человек двуличный, мстительный и скрытный. Но как бы то ни было, император написал князю Дашкову следующие строки:

Мой сын не хотел вручать курьеру, привезшему это странное письмо, подписанные государем бланки и другие важные бумаги. Он письмом к государю просил его прислать доверенное лицо за упомянутыми документами; когда курьер приехал за ними в Киев, князь Дашков отослал государю даже его письма и, покончив с личными делами, отправился прямо в свои тамбовские поместья.

Летом следующего года я поехала на несколько недель в свое белорусское имение. Я застала там множество злоупотреблений, совершенных поляком-управляющим в уверенности, что я буду сослана в Сибирь. Я сделала несколько выгодных для моих крестьян распоряжений и поставила во главе управления этим имением русского крестьянина из моих крепостных. На возвратном пути я прожила шесть недель у брата. У него в саду я посадила много деревьев и кустов, выкопала те, которые были посажены безвкусно, образовывая ломаную линию, и в общем мне удалось украсить его сад.

Мы проводили с братом каждый день несколько часов вдвоем, и наш разговор вращался главным образом вокруг предмета, глубоко волновавшего нас обоих, а именно несчастий, постигших нашу родину и почти каждое отдельное лицо, так как если кто-нибудь лично и не стал жертвой деспотизма Павла I, то он оплакивал родственника или друга. Не знаю, каким образом, но в голове моей вселилась мысль, что конец царствованию Павла настанет в 1801 г. Я сообщила ее брату, и на его вопрос, какие у меня были к тому данные, решительно не могла объяснить, откуда у меня взялась эта мысль, но она гвоздем засела в моей голове. Наконец в январе 1801 г. мой брат, вспомнив мое пророчество, воскликнул: «Вот год уже начался!» — «Он начался, это верно, — ответила я, — но мы еще только в январе, а мое пророчество исполнится через три месяца».

Действительно, 12 марта Провидению угодно было допустить, чтобы пресечены были дни Павла I и тем самым и общественные и частные бедствия: рост налогов с каждым днем, а с ними вместе и гонений. Сколько раз я благодарила Создателя, что я была избавлена от обязанности являться при дворе в царствование Павла! Сколько мне пришлось бы перенести горя и тревоги, так как природа отказала мне в искусстве притворяться, столь необходимом при общении с государями и еще более с их приближенными, и на лице моем ясно отражались отвращение, презрение и негодование, волновавшие мою душу. Павел был невыносим со своим прусским капральством, невыносим и в том, что придавал какое-то сверхъестественное значение своему царскому сану; он был труслив и подозрителен, постоянно воображал, что против него составляются заговоры, и все его действия являлись только вспышками, внушенными настроением минуты; к несчастью, они чаще всего были злы и жестоки. К нему приближались со страхом, соединенным с презрением. Как мало походила ежедневная жизнь его придворных на времяпрепровождение лиц, имевших счастье быть приближенными к Великой Екатерине! Не роняя своего достоинства, она была доступна всем, и в обращении с ней не было и тени раболепного страха; она своим присутствием вызывала чувство благоговейного почтения и уважения, согретого любовью и благодарностью. В частной жизни она была весела, любезна, приветлива и старалась заставить забыть свой сан. Даже если бы возможно было, чтобы его потеряли из виду хоть на одну минуту, у всех было такое ясное сознание великих качеств, которыми одарила ее природа, что представление о ней всегда связано было с чувством благоговейного уважения.