Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович (книги полностью .TXT) 📗
– Погрузка снарядов трудоемкая была?
Трудоемкая. В ней участвовал весь экипаж от командира и механика до замкового. Как командир, я и пушку чистил, и капонир копал. Разумеется, основная нагрузка по обслуживанию машины ложилась на механика-водителя, которому помогали зампотех батареи и механик-регулировщик. В случае чего приходила армейская летучка. Кстати, командир этой летучки, старший лейтенант Смирнов, сопровождал меня половину войны.
– Часто приходилось закапывать установки?
Как только прекращалось наступление и мы переходили к временной обороне – все, копай, это был закон. Требовалось выкопать капонир чуть ли не под пушку, но мы только до боевой рубки закапывали.
– Основная дистанция стрельбы самоходки?
Дальность прямого выстрела у нашей гаубицы-пушки 700 метров, но чаще всего стреляли с 300–500. Имея хорошее артиллерийское образование и хорошо зная стрельбу с закрытых огневых позиций, я готовил свой экипаж, но нам ни разу не пришлось стрелять с позиций вне видимости цели. Не привлекали нас и к артиллерийской подготовке. Так что установленными артиллерийскими прицелами мы не пользовались – только прямая наводка.
– Каково было взаимодействие танков и самоходок?
Начался бой, и все пошли вперед – пошли танки, пошли самоходки, пошла пехота. Кто когда впереди оказывался – это от обстановки зависело. Танки, конечно, вырвались вперед, а мы должны были идти в боевых порядках пехоты, но чаще всего мы шли впереди пехоты, потому что командиры стрелковых полков берегли своих пехотинцев.
Вот такой пример. Когда мы овладели Тернополем, на противоположной стороне реки находилась деревня Янувка, расположенная на горе. В ней засели немцы. Пошли с пехотой в атаку. Я зарядил пушку, а ее заклинило! Я остановился. Пехота меня обогнала, а потом залегла и лежит. По ней немцы лупят. Командир стрелкового полка ко мне подбегает, кричит:
– Вперед!
– Не могу! У меня пушка не работает!
– Не можешь стрелять, так иди так, дави гусеницами, главное – чтобы пехота пошла!
И все, и я пошел! Хорошо, что немцы после Тернополя были ослаблены и по нам артиллерия не стреляла…
– Под Корсунь-Шевченковским как вам передвижение? Там же все раскисло?
– Мы там воевали в конце января, а раскисло в феврале – марте, когда мы наступали севернее и северо-западнее Винницы. Шли по дорогам. Иногда застревали, но никто не лез специально в болото, смотрели за обстановкой. Но, конечно, приходилось и бревном самовытаскивания пользоваться.
– Немецких фаустпатронов боялись?
– Опасались. Они в массе появились, когда мы вошли в Германию.
– А как был ранен командир полка Кузнецов Иван Григорьевич?
Не могу сказать точно. Когда его ранили, обязанности командира полка исполнял полковник Пряхин, заместитель командующего бронетанковыми войсками 60-й армии по самоходной артиллерии. Перед самым концом войны Кузнецов вернулся и направил меня на Парад Победы. Мы с ним потом много раз встречались. Он был очень порядочный, исключительно честный, бескомпромиссный человек.
Еще я помню Ивана Владимировича Фролова. Он после войны работал заместителем главного редактора журнала. Александр Васильевич Епихин – работал главным инженером завода в Жуковском. Володя Гуляев воевал в моем экипаже, когда я еще самоходкой командовал. Потом всю жизнь слал мне поздравительные открытки с Днем Победы и с Днем Октябрьской революции и подписывался «солдат Гуляев».
Старшина Титоренко Александр Иванович воевал механиком-регулировщиком в батарее. В боях под Краковом ему оторвало обе ноги. Мы его, полуживого, погрузили на трансмиссию самоходки и отправили в тыл, в госпиталь. Поскольку о нем ничего не было известно, то в журнале боевых действий записали, что Александр Титоренко погиб в бою под Краковом. Когда я служил начальником штаба Прибалтийского военного округа, я получил письмо от Александра Ивановича, в котором он описал все, что с ним произошло. Он после ранения года два лечился в госпиталях. Первая жена его оставила, он женился второй раз. В Белгороде окончил юридический факультет и потом длительное время работал народным судьей. Умер в конце января 1993 года.
– Сергей Александрович, а как кормили на фронте?
В 1941–1942 годах пищи не хватало, особенно в училище. Пайки хорошие были, но нагрузка была очень большой – целый день в поле. Да и одеты мы тогда были плохо – нам в училище дали обмундирование, бывшее в употреблении, перешитое. На фронте уже гораздо лучше было.
– Трофеи брали?
Я не брал. Желание что-то привезти для своей девушки было, но так и не взял. Однажды в Миколуве я зашел в дом, а там стоял незакрытый чемодан, видимо, немец хотел убежать, а на столе лежал фотоаппарат. Вот его я и взял. Потом, в конце войны, мы много снимков сделали этим фотоаппаратом. Так что, когда я вернулся, у меня, кроме «вальтера» и фотоаппарата АГФА, ничего не было.
В Гжанове, западнее Кракова, наткнулись на кожевенный завод. Зашли на склад, а там кожа – и черная, и желтая, и голубая. Я взял пару рулонов и положил на трансмиссию, а старший лейтенант Смирнов полную летучку набил. Говорит:
– Половина твоя, а половина моя.
В Миколуве из этой кожи командир полка пошил себе кожаное пальто, а я сапоги с кантом – у меня до того были кирзовые.
– С женой вы познакомились на фронте?
Да, в декабре 1944 года. Я по легкому ранению был отпущен командиром полка в Киев. Я зашел в гости к двоюродной сестре 17 декабря, а 18-го я уже должен был ехать на фронт. Там я познакомился с дочерью ее мужа. Мы стали переписываться, а после войны поженились.
– Как узнали о Победе?
Моя батарея была на марше. В Шепенковице узнали, что война кончилась. Но пошли дальше, вошли в Градей-Кралевский. Это уже было через день или два после окончания войны. Нас очень тепло встретили чехи. На площадь высыпал народ, обступили нас, обняли. Меня и моих офицеров пригласили в дом, налили коньяк.
В 1978 или 1979 году, когда я инспектировал Центральную группу войск в Чехословакии, я и мой помощник по разведке заехали в Градец-Кралевский, в комитет по дружественным связям с Советским Союзом. Я им рассказал об этом эпизоде, мне предложили на эту площадь съездить. Приезжаю, смотрю – стоит дом, похожий на тот, в который меня пригласили, но когда мы зашли, то выяснилось, что тех, кто в 1945 году там жил, уже нет.
Матусов Григорий Исаакович
(Интервью Григория Койфмана)
В мае 1941 года я пришел в свой военкомат города Артемовска и поинтересовался, почему меня так долго не забирают в армию, большинство моих сверстников 1922 г. р. уже призваны, а я до сих пор остаюсь гражданским. Я же был активным комсомольцем, работал с 14 лет, и мне, как патриоту Советской Родины, было стыдно не служить в РККА. И через пару дней пришла повестка на призыв – 17/5/1941.
Мать устроила у нас дома небольшие проводы, пришли мои товарищи: Вася Большаков, Гриша Чудный и Петя Лященко, другие ребята, а на станции меня провожали мать с отцом. Призывников разместили по вагонам, мы простились с родными, и поезд тронулся в путь, оставляя позади Донбасс. В моем отделении вагона оказалось два Николая, и по их разговорам я быстро понял, что оба они призваны в армию сразу после освобождения из мест заключения. Старшему Николаю лет тридцать, фамилия его была Буслаев, но по национальности он был татарином, а второй «уркаган» был помоложе. На каждой остановке они выбегали на перрон, возвращались с бутылками и всю дорогу пили водку и безбожно матерились, проклиная тех, кто «забрил» их в армию. Через пару дней пути мы увидели вдали белые пески, и «старший» Николай, с верхней полки увидев вдали «белую землю», сказал, что нас везут в Сибирь, и начал ругаться со своим младшим тезкой, мол, как это? В Сибири они уже сидели, и снова туда их везут? И он, мол, не согласен.
