Жизнь Александра Флеминга - Моруа Андре (читаем книги онлайн TXT) 📗
Во время пресс-конференции он напомнил, как Пастер уже в 1877 году заметил, что какая-то плесень его культур уничтожала бациллу сибирской язвы, он уже тогда предчувствовал, что какое-нибудь вещество вроде пенициллина сможет когда-нибудь быть использовано для борьбы с инфекционными заболеваниями. «Вот уже неделя, как я во Франции, – говорил Флеминг, – и совершаю паломничество по местам, где царит дух Луи Пастера: в Доле он родился, в Арбуа прошла его юность, в Париже он погребен. Тело его покоится в Пастеровском институте в Париже, но гений его во всех странах мира вдохновляет все серьезные работы в области микробиологии – науки, фундамент которой он заложил. Этот фундамент настолько прочно заложен, что ныне выдерживает здание, превосходящее по своему масштабу и славе все, что предвидел даже чудесный гений самого Пастера».
Все страны мира приглашали Флеминга к себе, все его чествовали, но самую большую истинную радость испытывал он, живя среди своих близких, копаясь в своем саду в графстве Суффолк. В нем чрезвычайно развит был семейный дух. «Он бывал в наилучшем настроении, когда они все собирались вместе, что случалось часто», – рассказывает миссис Макмиллан. Флеминг очень любил своего сына, который потом стал врачом. Его жена, получив титул леди, оставалась такой же простой, верной своим старым друзьям; слава не вскружила ей голову. Она так хорошо знала мужа, что уже не беспокоилась, когда вдруг на него находили приступы молчания, казавшиеся необъяснимыми. «Помню, – пишет профессор Крукшенк, – я присутствовал при его возвращении из очередной триумфальной поездки. Он вошел в дом, поставил чемодан и не произнес ни слова. Жена сказала, что ужин готов, он сел и молча съел ужин. Он так ни о чем и не заговорил. Ему, несомненно, хотелось рассказать о своем путешествии, но мешала какая-то непонятная скованность».
Сарин продолжала вести хозяйство в лондонском доме и в «Дуне» почти без посторонней помощи, хотя у них всегда гостило много друзей. Жизнь в «Дуне» была полна забавных и неожиданных происшествий, которые так любил Флеминг. В один из понедельников, отвозя в своей машине на вокзал друзей, которые провели у них субботу и воскресенье, он увидел, что опаздывает и друзья не попадают на поезд. «Ну, посмотрим!» – крикнул он и гнался за паровозом до следующей станции. Злосчастные пассажиры, которых бросало из стороны в сторону, цепляясь за сиденья, подбадривали его веселыми возгласами: «Жмите, Флем, жмите!» Но вот он резко затормозил, и машина с душераздирающим скрежетом остановилась у станции, как раз в тот момент, когда подходил поезд. Друзья крикнули: «Ура! Здорово, Флем!» – и вскочили в вагон.
Старые привязанности, простые сельские радости – в этом находил он счастье. Другого он и не желал. Один из его друзей как-то сказал ему: «Это позор, что родина до сих пор не отблагодарила вас за то, что вы сделали для человечества, дав ему пенициллин. Могли бы вам дать такую осязаемую награду, как, например, сто тысяч фунтов, которую они дают после окончания войны генералам-победителям». – «А на что мне сто тысяч фунтов? – спросил Флеминг. – У меня есть все, что мне нужно». Редко можно встретить человека, которого бы настолько не испортила слава. «Флем часто поражал меня, – пишет доктор Стюарт. – Он был воплощением редко встречающейся в наши дни породы чистокровного человека, в нем ничего не было ублюдочного, ничего искусственного. До конца своей жизни, несмотря на многочисленные поездки, торжественные приемы, несмотря ни на что, он оставался точно таким же, каким юношей приехал некогда из своей родной Шотландии в Лондон.
Как-то я познакомился с одной француженкой, занимавшейся собаководством. Узнав, что я шотландец, она сказала, что у нее есть большой друг, тоже шотландец, – Александр Флеминг. Она встретилась с ним несколько лет назад, и он ей понравился как человек, хотя она не знала, что он знаменитый ученый. «Это потому, что вы любите чистопородных собак», – вырвалось у меня. Сперва она удивилась, но потом ответила: «Вы правы».
XVI. Чрезвычайный посланник
Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения.
В 1946 году Британский Совет, как до войны, выделил несколько стипендий для иностранных исследователей. Среди претендентов была одна молодая гречанка: доктор Амалия Куцурис-Вурека. Ее отец был врачом и учился в Париже и в Афинах. До войны 1914 года он практиковал в Константинополе. После начала войны он вынужден был бежать и вернулся в Грецию. Его дом и клиника были конфискованы. Амалия Куцурис, его дочь, студентка-медичка, вышла замуж за коллегу своего брата, архитектора Маноли Вурека. Во время второй мировой войны Амалия Вурека и ее муж принимали активное участие в движении Сопротивления греческого народа и оба были брошены оккупантами в тюрьму. После окончания войны все оказалось уничтожено – их дом, мастерская архитектора, лаборатория, где работала молодая женщина. Амалия была разорена. Поскольку в военное время она не могла следить за успехами науки, ее обрадовала возможность поехать в Англию учиться. В Греции ее ничто теперь не удерживало, она уже около десяти лет фактически разошлась с мужем, хотя и была привязана к нему.
Стипендии Британского Совета присуждались без экзаменов. Кандидаты должны были представить свои дипломы, отзывы профессоров и свидетельства о своем поведении во время войны. С теми из кандидатов, кто оставался в списке после отсева, беседовал директор, историк Стив Ренчмен. Высший балл был присужден молодой гречанке за то, что на вопрос: «Почему вам нравится научно-исследовательская работа?» – она ответила просто и искренне. Ее преподаватели тоже усиленно ее рекомендовали, и, таким образом, она оказалась первой в списке. Она окончила медицинский факультет и специализировалась в области бактериологии.
В Грецию до освобождения о пенициллине доходили только нелепые слухи. Говорили, что англичане нашли какую-то маленькую медузу, обладающую чудесным лечебным свойством. Ее будто бы давали глотать больным, и она, до того как ее успевали переварить, выделяла вещество, которое исцеляло от септицемии. После войны на смену этому новому мифу о медузе пришли более серьезные сведения. Грек Аливизатос, профессор Амалии, который сам открыл явления антибиоза, хорошо знал работы Флеминга и восхищался ими. Он посоветовал своей бывшей студентке попытаться попасть в отделение этого шотландского ученого. Запросили Флеминга, и он сообщил, что согласен взять ее к себе на шестимесячную практику. Амалия Вурека выехала в Лондон.
Впервые она появилась в Сент-Мэри 1 октября 1946 года; Флеминг принял ее в крошечном кабинете. Он спросил, над какой темой она хотела бы работать. Она сказала: «Над вирусами». Он ответил, что в вирусологическом отделении нет свободного места. Может быть, ее заинтересует аллергия? У Флеминга был низкий голос, говорил он с шотландским акцентом, не разжимая губ, удерживая сигарету в углу рта. Гречанка не очень хорошо знала английский язык и не поняла слово «аллергия» – он сказал его, не выговаривая букву «р».
Флеминг прочел на ее лице замешательство и решил, что она не хочет изучать аллергию. Его лицо озарилось доброй улыбкой, и он тоном человека, который просит сделать ему одолжение, спросил, не пожелает ли она работать с ним. Она сразу согласилась, чтобы покончить с этим мучительным для нее разговором, к тому же ее покорили лучезарная улыбка и просиявший взгляд Флеминга. Казалось, с него вдруг слетела непроницаемая маска, и он предстал перед ней, полный бесконечной доброжелательности. «Почему он сперва надел эту маску? – подумала Амалия. – Сдержанность это, простое приличие, осторожность или хитрость?»
Она поняла, что при виде ее растерянности ему захотелось ей помочь, и была ему тем более благодарна, что чувствовала себя очень одиноко в этой стране, столь не похожей на ее родину. Когда она вошла в кабинет, она увидела человека маленького роста, холодного и сурового. Но потом произошла удивительная перемена. И она вдруг обнаружила совершенно иного человека, с необычайными глазами, живыми, умными, человечными. Может быть, в нем жило два человека, – тот, кем он был, и тот, кем он притворялся? При первой же встрече ее очаровала эта его двойственность.
