«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Первых два года оккупации Соня Желязна очень боялась и редко выходила из дома, ссылась на то, что она должна следить за непоседливым малышом. Но в 1943 годку я несколько раз встречал ее на рынке Теодора, где она чем-то торговала. Была Соня во второй раз беременной. Хотя волосы покрасила в золотистый цвет, ее лицо приняло четкие еврейское выражение. Когда я об этом сказал матери, она в ответ рассмеялась: «Это ты видишь, потому что знаешь, кто она, а другие этого не замечают».
Забегая вперед, скажу, что осенью 1944 года, в Пятом парке, мы прощались с семьей Желязных, которая счастливо пережила гитлеровское лихолетье. Не желая жить под советами, как и большинство львовян польского происхождения, они выехали на историческую родину, в Польшу. Моя мама и Соня прощаясь у вагона очень плакали, между ними существовала многолетняя симпатия. Мужчины выпили между собой «на коня» и что-то трогательно обсуждали, надеясь вскоре вновь встретиться в любимом Львове.
Не пришлось.
При входе в гетто, как со стороны улицы Пелтевной (Полтвяной), так и со стороны Замарстыновской, на видном месте торчали дощатые стенды, на которых тремя языками большими черными буквами на белом фоне сообщалось, что вход и выход без разрешения из района проживания евреев наказывается смертью. Под грозным объявлением виднелась подпись групенфюрера СС и начальника полиции дистрикта Галиция генерал-лейтенанта Фрица Кацмана. Последние события во Львове и те, которые долетали до нас из провинции, подтверждали, что немцы исполняют угрозы, и что они с ледяной, тупой жестокостью способны на систематические, спланированные зверства. На песчаных карьерах Лисиничей, на «песках» Яновского лагеря и в других местах гестаповцы проводили массовые расстрелы не только еврейских мужчин, но и женщин и детей. Без колебаний палачи жестоко убивали даже невинных еврейских младенцев. Так же поголовно расстреливали цыган. Одновременно немцы, за любую, по их мнению, провинность не гнушались расстреливать украинцев и поляков, в частности за помощь евреям. Тот факт, что за любую помощь евреям в Украине людей расстреливали, в отличие от более мягкого наказания за эту «провинность» в других оккупированных странах, свидетельствует, что гитлеровцы, зная отношение местного населения, боялись акций массового укрывательства.
Мы снова в обед стояли с мамой возле Замарстыновского моста. Снова в руках я держал свой «волшебный» портфель и внимательно осматривался вокруг. Ничего подозрительного и опасного при входе в гетто мы не заметили. Немцев и близко не было видно. Как и первый раз, улица Германа выглядела полностью опустевшей.
— Можешь идти, — сказала теплым голосом мать, — будь осторожен, буду ждать тебя возле моста.
Я бодро кивнул головой и быстрым шагом отошел. Было стыдно признаться матери, что я боюсь. Но в действительности, как рыбу вода, так меня сразу в гетто окружила зловещая аура страха. Все тут дышало смертельной опасностью. Теперь я уже знал: за фасадом молчаливых и вроде безлюдных домов спрятано свыше всякой мыслимой меры огромное количество затравленных людей. Знал, что эти затравленные люди, которые не поместились в комнатах, жмутся на лестницах, на чердаках, в подвалах, — везде, где можно и нельзя. Большинство львовян уже не имело сомнений, что гитлеровцы имеют намерение физически уничтожить весь еврейский род. Об этом осенью 1942 года говорилось дома и вне его. Говорили, что все жители гетто, невзирая на возраст и пол, обречены на смерть. Приговор обреченным уже вынесен, осталось его только выполнить.
В мертвецкой тишине гетто только мои шаги эхом отбивались по пустой улице. Я подошел к знакомому дому и осторожно оглянулся — ни живой души. Теперь, открывая ворота, заранее знал, что придется увидеть. Как и в прошлый раз, на всех ступеньках сидели с отчужденными от земной суеты выражениями лиц, безразличные, апатичные от пережитых страданий, молчаливые фигуры. Молодежи среди них не наблюдалось. Преимущественно были люди среднего возраста, которые казались ветхими стариками. Бледные, замученные голодом, тоской и страхом, осунувшиеся лица, на которых лежал отпечаток близкой насильственной смерти. Теперь я понял шоковое состояние обреченных людей — они ожидали смерти. Мое появление на миг вывело их из душевного самоуглубления. Они ожидали команду «льос!», а дальше — грузовик, яма и пуля в затылок. Конец всем невыносимым страданиям. С моим появлением команда не прозвучала, и люди вернулись в свое состояние предсмертной тоски.
Не один раз я слышал дурацкие по своей сути разговоры, мол, евреи не сопротивляясь, словно скот, шли на гибель. Словно у них была альтернатива. Словно сотни тысяч советских военнопленных, молодых, сильных военных людей гибли иначе. Когда племя готов захватило Рим, что еще могли сделать гордые римские сенаторы, как не собраться в последний раз на Капитолии и спокойно, молча ожидать смерти от рук диких варваров.
Человек смертен. Однако трудится, планирует, надеется, борется, любит, рождает детей, достигает высоких целей, радуется жизни так, словно ее существованию нет пределов. И все потому, что время и обстоятельства кончины человека не дано заранее знать. Другое дело, те, кто приговорен к казни. Им известно время и способ собственной смерти. Настоящее мужество обреченных заключается в спокойном восприятии неизбежного, когда другого реального выхода из безвыходного положения нет. Когда польские жандармы вели в Бригидках на виселицу украинских патриотов — Биласа и Данилишина, то хлопцы разулись, чтобы родная земля дала им силы набраться мужества спокойно глянуть палачам в глаза. И спокойно глянули, и героически приняли смерть. И об этом узнала вся Галиция. А кто сосчитает, сколько других украинских патриотов мужественно, спокойно приняли смерть от рук врагов.
Я зашел в знакомую комнату, где проживали Блязеры. От предыдущей встречи прошло немного — каких-то две-три недели, но Блязеры настолько изменились, что мне стало аж не по себе. Малка Блязер вмиг превратилась в поседевшую бабулю, а всегда бодрый, подвижный, словно ртуть, Мойсей полностью увял. Словно отвечая на мой немой вопрос, Блязер объяснил: «Меня переводят на другую, более тяжелую работу, а что будет с женой, не знаю».
Мамина передача их все-таки расторгала. При виде доброго куска мяса Блязер хмыкнул, а Малка стала думать, как его приготовить. Мы кратко, как было принято, шепотом поговорили, и я, обещая снова вскоре наведаться, попрощался. Но почему-то ощутил, что вижу их в последний раз. Переступая через неподвижные фигуры на ступеньках лестницы, я с облегчением вышел на улицу. Снаружи ярко светило солнце, стоял погожий день львовской золотой осени. Я беззаботно пошел по середине улицы, ведь тут не ездил никакой транспорт. Вокруг царили тишина и покой. Гнетущая аура страха покидала меня. Я шел с легким сердцем человека, выполнившего доброе и нужное дело.
Когда уже вышел на прямую и до моста оставалось не так уж и далеко, вдруг увидел эсэсовца. Как хозяин своих владений он неторопясь двигался мне навстречу. За период войны я имел возможность видеть мундиры различных армий, в том числе французской, английской, американской, испанской, словацкой. Должен признаться, немецкие мундиры своей практичностью нравились мне наиболее. Черный эсэсовский мундир, особенно элегантный офицерский, напоминал парадный костюм для торжественных событий. Особенно этот мундир подходил для… похорон. И неспроста, наверное, для этого был и задуман. Добавлю, что актер Тихонов в роли Штирлица, имел огромный успех, частично, как признают кинокритики, благодаря эсэсовскому мундиру. Гитлеровская национал-социалистическая идеология делила человечество на высшие и низшие расы. Наивысшей расой, призванной владеть всем миром, была провозглашена, естественно, немецкая. В перспективе предусматривалось тотальное уничтожение так называемых «неполноценных» рас. Очищение мира от «низших» рас возлагалось на эсэсовские формирования. Не зря они носили на фуражках алюминиевую эмблему смерти: череп и скрещенные кости. За это их называли «ангелами смерти».
