Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Ганфштенгль Эрнст (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗

Мне выделили несколько комнат в штабе соединений Гесса, расположенном по диагонали от канцелярии. Мне было разрешено набрать свой собственный персонал, и, хотя мой заместитель Фойгт был членом партии, другие таковыми не были. Моя секретарь фрау фон Гаузбергер воспитывалась в Соединенных Штатах и, как и ее дочь, была квакером. Этот факт был известен Гессу, который не делал попыток вмешиваться в расстановку моих служащих. Я настоял, чтобы поверхностный нацистский вздор никоим образом не формировал нашей повседневной работы. Никто не приветствовал друг друга кличем «Хайль Гитлер!» или салютом, и все здоровались обычными словами «доброе утро» или «добрый день». Со временем мы превратились в гражданский островок в море военных мундиров.

Я по-прежнему получал то же жалованье, что и раньше. Фактически, после вычетов партийных взносов, налогов и страховки, оставалось примерно 850 марок в месяц – около 850 фунтов в год. Таков был мой официальный доход вплоть до того дня, когда я оставил Германию, так что в последующие годы я работал на относительно хорошо оплачиваемой должности. Какие-то деньги вновь стали приходить из моей доли в фирме Ганфштенглей, но мне всегда приходилось искать денег, чтобы покрыть расходы. Позже в том же году я издал ретроспективную книгу карикатур на Гитлера, которая позволила заработать некоторую сумму, а потом писал музыку и помогал поставить пару фильмов. В первые недели года Геринг пригласил меня остановиться у него в дворце президента рейхстага. Конечно, это не стоило ему ни цента, но он, похоже, рассматривал это как достаточное вознаграждение за те суммы, которые он занял у меня в менее обеспеченные дни, которые я так обратно и не получил. Потом на короткий период я снял квартиру на Гентинерштрассе, а поздней осенью 1933 года переехал в прелестный домик, почти миниатюрный дворец на Паризерплац, совсем рядом с Бранденбургскими воротами. Он до самого конца напоминал мне мой берлинский дом.

Я также счел целесообразным в первый раз появиться в партийном мундире. Я всегда думал, что мышиного цвета форма CA отдает уродством, поэтому позволил себе вольность сшить себе собственный костюм. Я заказал великолепный отрез шоколадно-коричневого габардина из Лондона и сшил мундир, добавив изящный маленький золотой эполет. Гитлер предложил мне рубашку и брюки с вещевого партийного склада, но когда тактические соображения диктовали необходимость появляться в моей цивильной одежде, я делал это исходя из своих собственных представлений. Мое первое появление в мундире на вечере, устроенном Луи Лохнером – корреспондентом Ассошиэйтед Пресс, стало, надо ли говорить, темой для разговоров по всему городу.

Если я и пересказываю такие мелкие детали в период большой революции, то это не в попытке отмежеваться от событий. Нацисты пришли к власти с заявленным намерением очистить авгиевы конюшни экономической катастрофы, безработицы, коррупции, коммунизма, бесполезного и бесцельного пререкания 32 партий в рейхстаге и восстановить национальное достоинство и честь. В это я верил как член партии и не буду, оглядываясь на прошлое, стараться оправдать тот факт, что соглашался со многими из предпринятых драконовских мер. Я был готов рискнуть англосаксонской преюдициальностью, [5] заявив, что сравнивал происходящее с вырубкой подлеска ради того, чтобы могли вырасти деревья. Что я в меру возможного делал как личность, так это вмешивался изо всех сил там, где сила движения революция порождала неприятные излишества. Многие другие делали столько же и больше, чем я, и я, по крайней мере, в конце концов сумел спастись. Чтобы иметь возможность делать такие вещи вообще, мне надо было каким-то образом сохранить свое место вблизи Гитлера.

Мое первое столкновение произошло с Герингом. Я услышал от Лочнера и людей в дипломатических кругах истории о неприятных происшествиях в «Колумбия-Хаус», что возле аэродрома Темпельхоф. Говорили, что CA превратили его в неофициальную тюрьму и центр для допросов политических врагов, кого они, как утверждалось, зверски избивали. Потом некий Граф Шенборн, которого я знал, зашел ко мне во дворец президента рейхстага и подтвердил эту историю конкретными деталями. Я за завтраком набросился на Геринга по этому поводу. Вначале он все отрицал. Потом я предложил удовлетворить себя личным визитом туда. Геринг вел себя уклончиво, затем вызывающе, и, наконец, потребовал сообщить, кто мне это рассказал. Я не хотел этого делать, но, добившись обещания, что моему информанту не причинят зла, назвал Шенборна. Мне следовало лучше подумать заранее, но тогда мне многому еще предстояло научиться. Шенборн исчез и был задержан на несколько недель. Естественно, он был не очень признателен мне, но я поднял такую бучу, что, возможно, так же помог ему выбраться из тюрьмы, как и попасть туда до этого. Вот так я впервые почувствовал, насколько получается не совсем так из того, на что многие из нас надеялись ранее. Следующие три года я поднимал голос протеста всегда, когда мог. Но не следует предполагать, что роль короля Канута так легка для исполнения.

Часто было необходимо использовать самые окольные методы. Когда 24 февраля на штаб коммунистов в «Либкнехт-Хаус» был совершен налет, Геринг как прусский министр внутренних дел издал яркое, зажигательное коммюнике об обнаруженных бочках инкриминирующего материала, касающегося планов мировой революции. Спрашиваемый корреспондентами, я не смог получить от него никаких деталей. На следующий день я обедал с сэром Горацием Ремболдом – британским послом. «Если эти предположения правдивы, в чем я сомневаюсь, – сказал я ему, – наверняка единственный способ добиться фактов – это чтобы британское правительство запросило детали, учитывая особенно, что там якобы затронуты некоторые территории империи». Принял ли он мой совет или нет, я не знаю, поскольку два дня спустя антикоммунистическая кампания достигла своего самого впечатляющего пика.

Надо помнить, что то была как раз середина последней крупной избирательной кампании. 26 февраля я сопровождал Гитлера в жутком двенадцатичасовом полете, во время которого он выступал в трех удаленных друг от друга городах. Поздно вечером мы ужинали с князем Виктором Видом и его женой у них в доме на Курфюр-стенштрассе. Я чувствовал приближение недомогания от простуды, и перед тем, как мы уехали, князь дал мне бутылку водки, посоветовав принимать в случае жара. Я в ту ночь устал как собака, так что не начал лечение, но на следующий день меня охватил такой озноб, что я решил лечь в постель в своей комнате во дворце Геринга и попробовать лекарство. Геббельс пригласил меня на более позднее время, но я оставил по телефону записку с извинениями, натянул пару старых свитеров, завалил постель одеялами, заказал повторяющиеся порции горячего лимонада, чтобы чередовать его с лекарством, и начал потеть. Всем нам на следующий день предстояло выехать в Бреслау, поэтому мне надо было предпринять что-нибудь радикальное.

Примерно после часа попеременных глотков, да еще закутавшись по нос в постельное белье, я почувствовал, что озноб уменьшается, а по моим суставам начинает растекаться долгожданное тепло. Меня охватил приятный покров пота, и тут в соседней гостиной комнате зазвонил телефон. Он все звонил и звонил, никто к нему не подходил, поэтому в конце концов я поднял себя, обтирая лицо полотенцем, и пошел к соседней двери. Это был то ли Брюкнер, то ли кто-то из адъютантов, я уже не помню: «Фюрер настаивает, чтобы вы приехали вечером к Геббельсам. Он хочет, чтобы вы сыграли для него на фортепиано». Я довольно резко объяснил свое состояние, сказал, что он испортил мне все труды, которые я начал, что я, вероятно, не смогу выйти на улицу из-за жуткой температуры и что я иду назад в постель. Я только все вновь привел в порядок и начал согреваться, когда опять заверещал телефон. Ну, это уж слишком, подумал я, пусть звонит, пока не надоест. Но он не перестал звонить, поэтому я вновь поплелся к соседней двери. На сей раз звонила сама Магда. Я расстраивал всю их вечеринку. Мне надо только закутаться и приехать, а потом пропотеть и тому подобное. Я был достаточно тверд в своих намерениях, не стал вешать трубку телефона и возобновил свой режим.