Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович
Борьба между предпринимателями и рабочими вскоре перешла во взаимные обвинения. Работодатели обвиняли рабочих в пренебрежении дисциплиной, в падении производительности труда, в слепой и эгоистичной жадности и стремлении подорвать само существование промышленности. Со своей стороны, рабочие обвиняли работодателей в подготовке скрытого локаута с намерением полностью прекратить производство.
Контробвинения рабочих не были выдумкой. Вот что пишет Авербах:
«В Совете съездов представителей торговли и промышленности обсуждалось предложение использовать локаут в ответ на натиск буйных и необузданных рабочих масс; но с государственной точки зрения это было так же неприемлемо, как рабочие забастовки: это стало бы ударом в спину армии. Моральную позицию производителей нужно было изменить – тем более что последствия такого шага без поддержки правительства могли оказаться для большинства очень мрачными. Наконец пришли к выводу, что урок рабочим даст сама жизнь, без всякой организованной «акции», благодаря неизбежному и постепенному закрытию фабрик, что вскоре и стало происходить»5.
Общий одновременный и демонстративный локаут был отвергнут. Страхи капиталистов были справедливы: инициаторов локаута разорвали бы на куски, и первой их беспощадного наказания потребовала бы армия. Если бы правительство попыталось защитить их от народного гнева, оно было бы свергнуто еще быстрее и полнее, чем самодержавие. Отдельные локауты «не оптом, а в розницу» диктовались инстинктом самосохранения.
Однако в воздухе запахло кровью. 10 мая глава делегации промышленников Кутлер заявил, что, если правительство не защитит интересы промышленников, рабочие получат жизненный урок благодаря прекращению производства. Министр земледелия Чернов тут же ответил выпадом на выпад и предупредил: «Берегитесь, вы начинаете играть с огнем; результатом может стать пожар, который никто не сможет остановить». Чуть позже один из королей российской промышленности, П. Рябушинский, публично произнес еще более грозные слова: «Возможно, для выхода из сложившейся ситуации нам требуется обнищание народа; нужно, чтобы костлявая рука голода схватила за горло всех этих фальшивых друзей народа, все эти демократические Советы и комитеты». Эти роковые и непростительные слова эхом разнеслись по всей стране, сея гнев, ненависть и стремление к мести. Несчастные, голодные, безработные, униженные и оскорбленные собирались в России на каждом углу; все страдающие и потерявшие надежду живо откликнулись на эту безответственную угрозу, бессильно скрипя зубами и сжимая кулаки. Это было зловещим предзнаменованием будущего «уличного большевизма».
Слова буржуазии не остались всего лишь словами. Корпорация кожевенных фабрикантов предъявила рабочему комитету ультиматум из семи пунктов; в случае его непринятия она угрожала «рассчитать всех рабочих, мастеров и служащих и закрыть фабрику». Администрация Богословских шахт прислала курьера из Петрограда с девятью условиями; только в случае их принятия она соглашалась «попытаться продолжить дело». Одновременно на заседании комиссии по подготовке трудового законодательства при министерстве торговли и промышленности, обсуждавшей право на забастовку, представители промышленников «энергично настаивали на включении в закон пункта о праве предпринимателей на объявление локаута». Буржуазная «Торгово-промышленная газета» в номере от 3 сентября 1917 г. писала, что «среди владельцев заводов наблюдается значительная потеря интереса к делу из-за трудностей с обеспечением сырьем, топливом и материалами, необходимыми для работы. Все это прокладывает путь к скорому закрытию заводов».
Естественно, нежелание фабрикантов создавать условия для продолжения производства рабочие расценивали как умышленный саботаж. Время от времени они вмешивались в управление производством и предотвращали остановку или закрытие предприятия. Профсоюз текстильщиков совместно с рабочим комитетом воспрепятствовал закрытию фабрики Фермана, расценив его как «намеренный саботаж». Хорошо оборудованная фабрика во главе с управляющим, избранным рабочими, начала функционировать нормально. Профсоюз, понимавший, что «еще не может стать владельцем фабрики», предложил правительству конфисковать ее и назначить туда комиссара, которому можно было бы передать предприятие, работающее на полную мощность. Когда администрация крупнейших на юге Николаевских военно-морских верфей объявила о сокращении производства наполовину без гарантии регулярной выдачи заработной платы в будущем, комитет рабочих и служащих постановил послать своих делегатов на заводы и фабрики, использующие его продукцию, связаться с рабочими комитетами последних и продолжить производство под контролем трудящихся. Владелец фабрики Г. Броннера не однажды останавливал ее. Рабочие взяли управление фабрикой на себя, получили новые заказы и даже кредиты и продолжили работу. Владелец подал на рабочих в суд, вернул себе управление фабрикой, а затем снова остановил ее. В конце концов она была реквизирована правительством. Но самым известным случаем стал так называемый «ликинский саботаж». Его начал владелец текстильной фабрики Смирнов, член объединения владельцев хлопкопрядильных фабрик, председатель Московского военно-промышленного комитета и одно время начальник контрольно-финансового управления Временного правительства. Его фабрика хорошо снабжалась хлопком, но не было торфа; на предложение рабочих собрать его хозяин ответил отказом. Когда Смирнов закрыл фабрику, рабочие обнаружили трехмесячный запас топлива. Владелец подал на фабричный комитет в суд за вмешательство в его дела. В самом центре города Орехово-Зуево начались демонстрации голодных безработных. Московский совет пытался подключить к этому делу министерство труда, министерство торговли и промышленности, комиссию по текстильной промышленности, но все оказалось бесполезно; конфликт тянулся до самой Октябрьской революции.
8 июня состоялось специальное совещание Московской биржи для обсуждения «вопроса об остановке работы фабрик московского региона». Некоторые робко предлагали отложить закрытие до зимы и сделать что-нибудь «для удовлетворения товарного голода». Но большинство выступило против этого – якобы в интересах самих рабочих, которые осенью могли бы убирать урожай или добывать уголь. В действительности же российская текстильная промышленность имела огромные запасы товара (впоследствии большевистское правительство долго существовало за счет этих запасов), которые после остановки производства можно было продать с большей выгодой.
Класс предпринимателей, который ранее отчаянно сопротивлялся вмешательству рабочих организаций в управление фабриками, теперь решил позволить им принять участие в организации похорон. 20 июня делегаты организаций промышленников встретились с делегатами Московского областного бюро Совета рабочих и солдатских депутатов и представителями министерства заготовок. Совет сформулировал жесткие правила остановки производства: 1) ни одна фабрика не может быть закрыта, если у нее есть запасы сырья и топлива; 2) там, где закрытие признано неизбежным, оно может быть проведено только с санкции специальной комиссии; увольнять рабочих до ее окончательного решения запрещается; 3) в таких случаях созывается общее собрание сотрудников фабрики, резолюция которого для заключительного подтверждения направляется представителям Совета и министерства заготовок; 4) в случае частичного сокращения рабочей недели заработная плата уменьшается не пропорционально этому сокращению; 5) при закрытии фабрики рабочие не считаются уволенными, хотя и не получают зарплаты и 6) фабрики должны открыться вновь не позже чем за месяц до начала выборов в Учредительное собрание. Работодатели согласились. Одни – потому, что действительно утратили интерес к делу и были готовы «отрясти пыль от своих ног». Другие – потому, что считали, что в условиях «товарного голода» они могут найти лучшее применение своим капиталам в сфере торговли и спекуляции. Третьи наивно полагали, что шаг, предпринятый ими в интересах сохранения промышленности страны, жесток, но разумен и заслуживает одобрения.
