Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
— Когда? При Керенском? — спросил удивленный Горбачев.
— И при царе, — пояснил генерал.
— Россия была абсолютной самодержавной монархией, насколько мне известно из курса истории, где никогда не существовало никаких политических свобод, — полез в спор генсек, — именно это помогло большевикам захватить и удержать власть. Виктор Иванович, это же азы истории. Что вы такое говорите?
— Азы нашей истории, — терпеливо разъяснял Климов, — создавались Сталиным, Ждановым и Кировым. Вы зря упрекаете меня в том, что я не читал «Краткого курса». Читал и зачеты сдавал. Но, как говорится, по долгу службы мне пришлось прочесть и многое другое. Я ведь вам сейчас не байки рассказываю, а докладываю по сути того поручения, которое Вы считаете столь важным.
— Хорошо, — сказал Горбачев, усаживаясь поудобнее в кресле и наливая себе еще бокал вина. — Извините, что перебил. Мне, в отличие от вас, приходилось читать только партийные документы и сельскохозяйственные сводки. Продолжайте, пожалуйста.
— На чем же мы остановились? — Климов приложил руку ко лбу. — Да. Так вот: ни один из самых видных русских политических деятелей, тех, что на одном авторитете могли бы сформировать правительство, хотя бы переходного, до новых выборов в Учредительное собрание, не согласился сделать это под немецким протекторатом. О подтверждении же Брестского договора никто не хотел даже слушать. По общему мнению, Россия не знала большего позора со времен Орды Батыевых походов. Другими словами, ни у кого не оказалось желания получать власть из рук оккупационных властей в обмен на добрую половину России. Для немцев это было неожиданностью, позволившей им еще раз оценить гениальность вождя мирового пролетариата. Все остальные русские политики оказались старомодными, на редкость консервативными и без каких-либо зачатков интернационального мышления.
— Вы как-то это все иронически преподносите, — с некоторой обидой в голосе произнес генсек, — но даже из вашего изложения видно, насколько гениальным политиком и провидцем был Владимир Ильич. Знаете ли, тот, кто способен сделать то, на что не может решиться никто другой — уже человек выдающийся.
— Да никто и не спорит, — согласился Климов. — Вести народ через огонь в пропасть мог вызваться не просто гений, тут нужны какие-то другие определения. Но, я прошу прощения, Михаил Сергеевич, вы вечно меня перебиваете. Я вам докладываю совершенно по другому вопросу, а все время сбиваете меня на тему «Владимир Ильич Ленин — великий организатор и вдохновитель Октябрьской революции».
— Простите, — сказал Горбачев, — но я всегда очень остро воспринимаю любую критику в адрес Владимира Ильича, пусть даже в некоторой степени и справедливую. Все-таки мы с вами члены Ленинской партии. А вас послушать, то получается, что это был маньяк, готовый на все во имя своих навязчивых идей мирового господства. Россию при этом не ставил не в грош, уничтожил в пламени революций и войн русский народ, а остаткам его указал путь, ведущий в пропасть. Просто Гитлер какой-то получается Я вас прошу, Виктор Иванович, говоря о Ленине, избегать оскорбляющих его оценок и интонаций, хотя бы из уважения ко мне.
— Я могу продолжить? — вздохнул генерал.
— Конечно, конечно, — ответил Горбачев. — Пожалуйста, продолжайте. Только учтите мои дружеские замечания.
Горбачев знал, что говорил. Та же служба генерала Климова или по его указанию служба любого другого Управления могла записать этот разговор. Кассета с записью, как иногда случалось, неожиданно могла появиться на каком-нибудь внеочередном Пленуме ЦК и послужить поводом для освобождения его от должности «по состоянию здоровья». Причем о собеседнике генсека, которым в данном являлся генерал Климов, никто бы и не вспомнил, поскольку всем было бы ясно, что сотрудник КГБ просто выяснял истинное отношение Горбачева ко всему, что «должно быть свято для любого советского человека». Полностью поверяя Климову почти все о своих намерениях и планах, генсек все же очень настороженно относился, когда в его присутствии тот (или кто другой) пытался называть вещи своими именами, не прибегая к идеологическому двумыслию и новоязу.
Как и положено было в средневеково-клерикальном государстве, да еще и клерикально-языческом, следовало клясться в верности каменным истуканам, которые его сделали таковым. Наступило молчание, во время которого генерал встал, потянулся, подошел к бару и достал оттуда пузатую бутылку коньяка с черной этикеткой, украшенной золотыми коронами, львиными головами, знаменами и алебардами.
— Нет, нет, — поспешно заявил Горбачев, — знаете ли, ликер, коньяк, вино — это я не люблю. Давление начинает прыгать, опять начнутся неприятности с врачами. И вам не советую. Во сколько мы завтра вылетаем обратно?
— Я приказал приготовить вертолет к одиннадцати утра, — сказал Климов, наливая себе, несмотря на предостережение Горбачева, рюмку коньяка. — Успеем выспаться. Ваше здоровье, Михаил Сергеевич!
— И вам не хворать, Виктор Иванович, — ответил генсек, сделав глоток из фужера. — Так продолжайте, прошу вас. Я очень внимательно слушаю. Не скрою, мне интересно то, о чем вы докладываете.
Закусив черешней, Климов уселся обратно в кресло, собрался с мыслями и продолжал:
— Итак, попытка немцев сформировать какое-либо альтернативное большевикам русское правительство, которое подтвердило бы статьи Брест-Литовского договора, успехом не увенчались. Тогда они вспомнили о российской династии и бывшем царе Николае II, который пребывал вместе со своей семьей в Тобольске. Все они содержались под арестом, который вполне можно было считать мягким и домашним. Некоторые члени дома Романовых находились в это время на оккупированных немцами территориях, в частности, вдовствующая императрица, жена Александра III Мария Федоровна, датчанка по происхождению, великий князь Николай Николаевич, бывший до 1915 года верховным главнокомандующим русскими вооруженными силами, великий князь Александр Михайлович и некоторые другие. Немцы осторожно прозондировали их настроения, обещая прогнать большевиков, восстановить русский трон и посадить на него того, кто признает Брестский договор. Ответы были от вежливо-холодных до откровенно оскорбительных. Не помогли и угрозы, к которым немцы, потеряв терпение, стали прибегать, включая и угрозу выдать всех большевикам. Все сошлись во мнении, что смерть лучше подобного позора.
— Смотрите, какими они были гордыми, — прокомментировал Горбачев, — можно даже сказать, глубоко убежденными людьми. «Лучше смерть, чем позор». Жалко, что сейчас не осталось людей, готовых на смерть ради убеждений.
— Они считали, — продолжал Климов, — что ни одна пядь русской территории не может быть предметом торга. Некоторые, правда, соглашались на мир с немцами, но на условиях статус-кво, существовавшего на август 1914 года. Тогда немцы вспомнили о самом царе. Не то, чтобы они о нем раньше не вспоминали, очень даже вспоминали: Николай II был отмечен в одной из секретных статей договора как подлежащий выдаче вместе с семьей в руки немцев. Надо сказать, что Николай знал об этом и очень подобной возможности опасался, считая такой акт продолжением русского позора. Он даже, говорят, впервые в жизни публично заплакал, когда узнал о подписании Брестского мирного договора. Сейчас, спустя семьдесят лет, можно было бы сказать, что он должен был только радоваться: его вырывают из-под ареста и передают «кузену» Вилли, как он называл немецкого императора Вильгельма II. Но такой русский патриот, каким, несомненно, был Николай, на все это смотрел совершенно иначе. Однако немцы не теряли надежды. Ставка делалась на то, что Николай II был очень добрым и мягким человеком…
— А потому и получил прозвище «Кровавый»? — не без ехидства поинтересовался Горбачев.
— Михаил Сергеевич, — раздраженно заметил Климов, — перестаньте, ради Бога, постоянно демонстрировать мне, что у вас в школе была «пятерка» по истории СССР, а в институте — по истории КПСС. Я ведь это знаю и также знаю, как тяжело было нам, ставропольцам, получать эти «пятерки» в московских институтах. Сейчас-то уже общеизвестно, что за все царствование Николая II было казнено меньше людей, чем после него казнили ежедневно. Поэтому его и прозвали «кровавым».
