Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Марш Генри (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

«Будет ли мне всего этого не хватать?» – спрашивал я себя. Этого странного, неестественного места, столько лет прослужившего мне родным домом; места, предназначенного для разрезания живой человеческой плоти, а в моем случае – человеческого мозга; места без окон, стерильно-чистого, с кондиционированным воздухом, ярко освещенного, где по центру под двумя огромными дисками операционных ламп стоит длинный стол, окруженный всевозможными приборами. Или же через несколько недель, когда настанет время, я просто уйду отсюда навсегда без каких-либо сожалений?

Когда-то давно я думал, что нейрохирургия – занятие для гениев, которые способны мастерски орудовать и руками, и мозгом, совмещая науку и искусство. Я был убежден, что нейрохирурги – раз уж они имеют дело с мозгом, в котором рождаются человеческие мысли и чувства, – необычайно мудрые люди, что уж им-то наверняка удалось постичь глубочайший смысл жизни. В молодости я просто принял к сведению, что физическое вещество нашего мозга производит на свет нематериальные мысли и чувства. И я верил, будто работу мозга можно объяснить и понять. Однако, став старше, я пришел к выводу, что мы не имеем ни малейшего представления о том, как именно в физической материи зарождается неосязаемое сознание. Этот факт все больше и больше подпитывал мое любопытство и восхищение, но одновременно меня тревожило понимание того, что мой мозг – подобно всем остальным органам моего тела – стареет, что стареет мое «я» и мне никак не узнать, что конкретно во мне могло измениться. Я смотрю на старческие пятна на морщинистой коже моих рук – рук, которые сыграли центральную роль в моей жизни, – и гадаю, как выглядел бы мой собственный мозг на томограмме. Я переживаю из-за возможной деменции, от которой умер мой отец. На томограмме, сделанной за несколько лет до его смерти, мозг напоминал головку швейцарского сыра – с огромными отверстиями и пустотами. Я знаю, что моя память уже вовсе не такая превосходная, как раньше. Подчас мне сложно запомнить чье-то имя.

Мои познания в нейронауке лишают меня утешительной надежды на какую бы то ни было жизнь после смерти и на повторное обретение всего, что было утеряно за долгие годы усыхания мозга. Я слыхал, что некоторым нейрохирургам их профессия не мешает верить в существование души и загробной жизни, но для меня это такой же когнитивный диссонанс, как и тот, с которым сталкиваются умирающие люди, все еще лелеющие надежду на дальнейшую жизнь. Впрочем, я отчасти нашел для себя утешение в мысли о том, что моя собственная натура, мое «я» – хрупкое сознание, пишущее эти самые строки, неуверенно плывущее по поверхности непостижимого океана электрических импульсов и химических реакций, в который оно погружается каждую ночь, когда я засыпаю; сознание, ставшее результатом бесчисленных миллионов лет эволюции, – является величайшей загадкой на свете, возможно даже более великой, чем сама Вселенная.

Я понял, что, работая с мозгом, ничего не узнаешь о жизни – разве что лишний раз ужаснешься тому, насколько она хрупка. Нельзя сказать, что под конец карьеры я полностью утратил веру и иллюзии – скорее в определенном смысле разочаровался. Я гораздо больше узнал о собственном несовершенстве и об ограниченности хирургического вмешательства (хотя зачастую без него и не обойтись), чем о том, как в действительности работает мозг. Хотя в тот миг, когда я сидел в прохладной операционной, прислонившись спиной к чистой стене, мне на ум вдруг пришло, что все эти невеселые мысли навеяны банальной усталостью – неудивительно для пожилого нейрохирурга, который вот-вот выйдет на пенсию.

Опухоль в мозге девушки произрастала из мягких мозговых оболочек – тонких кожистых мембран, которые окружают головной, а также спинной мозг в нижней части черепа, известной как задняя черепная ямка. Она находилась рядом с одной из крупных венозных пазух. Венозные пазухи – своего рода дренажные трубы, постоянно выкачивающие огромные объемы темно-бордовой, лишенной кислорода крови – крови, которая была ярко-красной, когда только достигла мозга, направленная туда сердцем.

Мышление, восприятие, ощущения, управление работой нашего организма, главным образом бессознательное, – на все это уходит очень много энергии, для получения которой активно используется кислород. Был небольшой риск разрыва поперечной венозной пазухи при попытке удалить опухоль, что привело бы к катастрофическому кровоизлиянию, поэтому я вымыл руки и помог Тиму завершить операцию, в течение двадцати минут крайне осторожно прижигая и отслаивая опухоль со стороны пазухи, которую постарался не проткнуть.

– Думаю, можно смело сказать, что опухоль полностью удалена, – заключил я.

– Не думаю, что смогу заняться мистером Уильямсом, пациентом с опухолью лобной доли, – заметил Тим. – В час начинается амбулаторный прием. Мне очень неловко об этом просить, но не могли бы вы за него взяться и удалить как можно бóльшую часть опухоли? Уделить ему столько времени, сколько понадобится?

– Похоже, выбора у меня нет, – проворчал я, недовольный тем, что придется оперировать пациента, с которым лично не провел обстоятельную беседу. К тому же я совсем не был уверен, что операция ему поможет.

Итак, Тим отправился в амбулаторное отделение, а Сами закончил операцию за него, заполнив отверстие в черепе девушки быстро схватывающимся пластичным раствором и зашив скальп. Час спустя в смежную с операционной наркозную комнату вкатили мистера Уильямса. Это был мужчина на вид старше сорока, с тонкими усиками, бледным, безразличным лицом и, наверное, довольно высокий, потому что его ноги, на которые были надеты положенные по правилам антиэмболические чулки, свисали с края каталки.

– Меня зовут Генри Марш, я старший хирург, – сказал я, глядя на него сверху вниз.

– Ага.

– Полагаю, Тим Джонс уже объяснил вам все, что нужно?

Реакции пришлось ждать долго. Мне показалось, что он глубоко задумался, прежде чем ответить:

– Да.

– Не хотите ни о чем спросить?

Он хихикнул, и снова последовала продолжительная пауза.

– Нет, – ответил он наконец.

– Что ж, давайте тогда приступим, – сказал я анестезиологу и вышел из комнаты.

Сами ждал меня в операционной перед установленными на стене компьютерными мониторами, на которых мы обычно рассматриваем томограммы мозга пациентов. Он уже вывел на экраны снимки мистера Уильямса.

– Как нам следует поступить? – спросил я его.

– Ну, мистер Марш, опухоль слишком обширная, так что удалить точно не получится. Все, что мы можем, – это сделать биопсию, просто взять небольшой кусочек опухоли для анализа.

– Согласен, но какой риск связан с проведением биопсии?

– Она может вызвать кровоизлияние либо инфекцию.

– Что-нибудь еще?

Сами замешкался с ответом, но я не стал дожидаться, пока он подберет нужные слова.

Я объяснил, что если начался отек мозга, то при удалении лишь небольшого кусочка опухоли отек может усилиться. Пациент рискует умереть от синдрома височного конуса давления, при котором опухший мозг выпирает из черепной коробки, а часть его приобретает конусообразную форму, поскольку смещается в отверстие мозжечкового намета. Если вовремя не спохватиться, этот процесс неминуемо приводит к смертельному исходу.

– Придется удалить как можно больше опухоли, чтобы оставить достаточно места для послеоперационного отека, – заметил я. – Иначе это все равно что ворошить осиное гнездо. Так или иначе, Тим попросил, чтобы я постарался максимально удалить опухоль, ведь это может продлить пациенту жизнь. Какой разрез вы бы сделали?

Мы обсудили технические детали вскрытия головы мистера Уильямса, ожидая, пока анестезиолог закончит с наркозом и прикрепит все необходимые провода и трубки к бессознательному телу пациента.

– Вскройте ему голову, – сказал я Сами, – и крикните меня, когда доберетесь до мозга. Я буду в комнате с красными кожаными диванами.