Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Громыко Андрей Андреевич (читать книги бесплатно .txt) 📗
Честно признаюсь, что я всю жизнь неравнодушен к старинным книгам, картинам, любым предметам, связанным с историей. Люблю читать, в детстве что недопонимал – домысливал. Наверное, вся обстановка родного края влияла на меня духовно и в последующем.
А рядом с Веткой – мои Старые Громыки. Еще в детстве я слышал, что неподалеку от наших мест в давние времена было сражение, где «русские побили шведов». Пожилые люди вспоминали, как их деды и прадеды рассказывали, что крестьяне не щадили в ту пору «бегучих шведов», которые пришли к нам как грабители и захватчики.
Когда я уже стал студентом, как-то довелось мне на несколько дней приехать в наши края и побывать в райцентре Корма.
Ехал я к нему через Славгородский район Могилевской области. Там, на шоссе, когда следуешь от Могилева до Славгорода, есть деревушка Лесная. Обычная, ничем особым не выделяющаяся. Но ее название почти триста лет назад прогремело по всей Европе и осталось прославленным в истории страны. Там, при этой деревне, в сентябре 1708 года состоялась жаркая битва. Русские войска под командованием любимца Петра I Меншикова наголову разбили шведскую резервную армию, которая шла на помощь Карлу XII. Был захвачен обоз из тысяч телег, боевые и продовольственные припасы, предназначенные войску короля. Петр Великий назвал победу под Лесной «матерью Полтавской баталии». А историк В.О. Ключевский в XX веке, анализируя события российской истории начала XVIII века, воскликнул: «Стыдно было проиграть Полтаву после Лесной».
Много лет спустя в руки мне попал толстый фолиант «Северная война». Его автор – замечательный советский историк академик Евгений Викторович Тарле, с которым мне не раз приходилось встречаться. В книге были слова, которые подтверждали то, о чем в нашем селе, когда я был совсем мальчонкой, говорили деды: те шведские солдаты и офицеры, «которые были отрезаны от своих и не попали в плен к русским, блуждали некоторое время по лесам и постепенно истреблялись белорусскими крестьянами». После вторжения шведов на земли России война против них стала приобретать народный характер, свой вклад в это внесли и жители наших мест.
Жители города моего детства – Гомеля всегда считали, что его основание связано с XII веком, поскольку именно в то время он упоминается в старинных летописях. Однако совсем недавно археологи поставили под сомнение такой возраст города. Оказалось, что он намного старше, чем считали специалисты.
В 1988 году в областном краеведческом музее выставлялись доказательства того, что город основан гораздо раньше, чем упомянутый в летописи в 1142 году Гомий. Многочисленные находки, среди которых орудия труда, предметы быта, оружие, украшения, – немые свидетели того, что поселение в виде городского посада возникло здесь еще в IX–X веках, а в XI–XIII столетиях Гомий превратился в военно-административный и торгово-ремесленный центр.
В XIV веке он был отторгнут от Руси и входил в состав Великого княжества Литовского, а с XVI века – Польши, с которой Литва объединилась в Речь Посполитую. С 1772 года этот город по праву истории вновь вошел в состав России как исконно русская земля.
Гомель запомнился мне как большой железнодорожный узел. В нем имелись и промышленные предприятия. Наиболее заметным из них была спичечная фабрика «Везувий», работать на которой мечтал когда-то и я.
Сильно разрушенный фашистами город в настоящее время не только полностью восстановлен, но и стал крупным промышленным и культурным центром Белорусской ССР (до 1924 года он и Гомельский округ в целом были в составе РСФСР). В 1970 году за успехи, достигнутые трудящимися города в выполнении заданий пятилетнего плана по развитию промышленного производства, Гомель награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Родители и родственники
Когда начинаешь переносить на бумагу воспоминания, то неизбежно возникает вопрос: с какого же времени у тебя стали формироваться взгляды на жизнь, на мир? Пусть даже детские взгляды, еще не сложившиеся окончательно, которые скорее походят на беспорядочно нагромождающиеся одна на другую картинки наблюдаемой обстановки и происходящих событий. В конце концов ведь не существует точной черты, отделяющей детство от отрочества, от более зрелого возраста.
В жизни человека происходит постепенное накапливание впечатлений, фактов и опыта, которые со временем перерастают в убеждения, систему взглядов. У меня вовсе нет намерения углубляться в эту тему так, как это делают, скажем, литераторы, изображающие не только окружающую обстановку, но и становление внутреннего мира героя своего произведения. Но пожалуй, у каждого человека, который задумал окинуть мысленным взором свое прошлое, все же возникает этот вопрос.
Помню я себя примерно с четырехлетнего возраста. Не считая глубокой семейной привязанности, которая является в общем-то врожденной чертой человека, первое сильное чувство, пробудившееся во мне, – чувство любви к родным местам, к дому, в котором родился.
Наш домик стоял на окраине деревни. Мне казалось, что ему не менее сотни лет, таким он выглядел старым. В нем было две комнаты, в каждой из них – по одной кровати и по две-три лавки. В этих комнатах размещались две семьи, одна из которых – с детьми. Под стать дому было и наше домашнее хозяйство: на обе семьи – корова и лошадь.
Рядом с деревней Старые Громыки – небольшое озеро, соединяющееся с рекой Беседь. С детством связаны воспоминания о бесконечных купаниях в реке и озере, веселых криках ребятни. Для нее такие купания, да еще порою тайком от взрослых, были верхом счастья.
Вспоминая те годы, не могу не сказать самых добрых слов о своих родителях – отце и матери. Я признателен им от всей души и храню о них благодарную память.
Мой отец, Андрей Матвеевич, был человеком грамотным в житейском смысле слова. Умел хорошо читать и писать. Но окончил он только церковно-приходскую школу с ее четырьмя классами.
Помню, как я завидовал красивому почерку отца. С этим у меня с самого начала дело обстояло неважно. Кажется, стараешься выводить буквы правильно, так, как учили, а получаются они на бумаге какие-то изломанные. Правда, буквы вели себя более покорно, когда я писал их в тетрадях, специально разлинованных. Однако, как только начинал писать на чистом листе бумаги, они принимались плясать, выделывать какие-то пируэты.
Восхищался я своим отцом и в таком отношении. Возьмет он карандаш и лист бумаги, и вдруг на этом листе начинают появляться фигурки людей, различных животных – лошадей, коров, овец. Я и мои друзья-мальчишки разглядывали их словно зачарованные, хотя эти рисунки делались простым карандашом. Лишь немногие, и то понаслышке, знали у нас тогда о масляных красках. Да отец и не мечтал о том, чтобы как-то приобщиться к художественному творчеству.
Любил мой отец поведать членам семьи и родственникам о сражениях, происходивших на полях Маньчжурии в Русско-японскую войну 1904–1905 годов и позже на юго-западном участке русско-германского фронта в период Первой мировой войны. Говорил он об этом со знанием дела, так как был участником и той и другой войны. Свои рассуждения он сопровождал «солеными» словами по адресу российских генералов. Называл их фамилии. Помню, как он рассказывал:
– Я всегда любил солдат и тех боевых офицеров, которые делили с нами военные тяготы. А вот в отношении высшего командования русской армии мы, солдаты, выражали недовольство. Мы шли в бой, но всегда не хватало оружия, особенно артиллерии. Постоянно ощущался недостаток боеприпасов. Огневая мощь противника была во много раз сильнее, и потому русская армия несла неизменно тяжелые потери.
Я удивлялся: «Как отец все это помнит?»
Обращал я всегда внимание на то, что солдаты, по словам отца, вину за поражение в Русско-японской войне возлагали на командование армией, а не на царя.
– Почему? – спрашивал я.
Отец, подумав, отвечал:
– Они побаивались обвинить царя напрямую. Да и поговаривали: «До Сибири от Маньчжурии совсем близко – здесь фронт, а там ссылка».
