Аквариум как способ ухода за теннисным кортом - Гаккель Всеволод (книги .txt) 📗
На обратном пути мы заехали в таинственное местечко Айвсбери, где концентрическими кругами расположено несколько сот гигантских камней непонятного происхождения. По преданию это место построено друидами и по величине превосходит Стоун Хендж. Такие места завлекают и хотелось побыть подольше, но уже смеркалось, а нам ещё предстоял долгий путь. На обратном пути все молчали. Когда мы вернулись, нас сразило известие о гибели Цоя. Мы пытались звонить Марьяне, но не дозвонились. Хотелось сорваться и поехать в Ленинград, но, к сожалению, это было физически невозможно. Сева Новгородцев пригласил нас с Бобом и Сашкой в студию, после чего не хотелось разъезжаться, и все поехали к Севе домой. Мы часто виделись с Севой и его женой Карин. Как-то случайно разговор зашел о русском проповеднике Сергее Гаккеле, который на BBC ведет религиозную программу. Моя матушка часто его слушала. Будучи почти слепой, она много времени проводила у радиоприемника, который на долгие годы служил для неё почти единственной связью с внешним миром. Мне интересно было с ним повстречаться, но мы выяснили, что корни у нас разные, хотя его предки выходцы из России.
Сашка уехал, а через несколько дней, по дороге в Америку, к нам заглянул наш старый дружок Пол Ашин. Он стал большим ученым и состоял на государственной службе. Он приехал на какой-то симпозиум в Кембридж или Оксфорд. Находясь там, бедняга поехал кататься на велосипеде, запутался в левостороннем движении и был сбит машиной. Он сломал ногу и просил меня встретить его на вокзале и препроводить в аэропорт. По счастью перелом был не сложный, и он быстро поправился.
Также мы часто виделись с Ольгой Перри. После отъезда из России она не рассчитывала сделать карьеру певицы. Но через несколько лет у неё открылось второе дыхание, она купила гитару и микрофон и снова стала писать песни. Естественно, живя в Англии она стала петь по-английски. У неё природный красивый голос и это были красивые лирические чисто женские песни. Как само собою разумеющееся, мы попробовали поиграть вместе. Получилось славно, но я не предполагал вовлекаться ни в какой постоянный проект, поэтому после моего отъезда наше сотрудничество прекратилось. Мне хотелось повидать Юрку Степанова, но Ольга потеряла его след уже несколько лет назад. Где-то в Лондоне бродил Ливерпулец, которого мне очень хотелось видеть. Он уже давно скитался по Европе, и я тщетно разговаривал с автоответчиком его хозяина. Когда же он всё-таки проявился, то Боб почему-то не захотел приглашать его домой. И хотя этот дом в это время был и моим домом, я встретился с Ливерпульцем в каком-то кафе, а потом мы пошли в Гайд-парк и весь день провели вместе. Ливерпулец принял решение не возвращаться на Родину и решил двинуть в Америку. Это было не такое простое решение, поскольку его семья оставалась в России, и он не был уверен, что когда-нибудь увидит её. Мы встретились снова только перед его отъездом, и я уговорил Боба пойти со мной. Я был рад тому, что мне удалось таки их помирить, хотя помирить это не то слово – они не ссорились, просто Боб вырос из своих старых друзей. Он вырос и из группы, но была иллюзия того, что мы навеки сможем остаться друзьями. Но наверное уже тогда можно было увидеть, что он вырастет из всех нас и из меня в том числе.
Он продолжал работу над демо-материалом для второго альбома. Время от времени ему звонили из местного отделения CBS и, судя по интонации его голоса, подгоняли. Также на эту же тему звонили Маринка и Кенни из Америки. Почти каждый день он уезжал в студию к Чучо, басисту из «Eurythmics». Я думал, что он хотя бы раз возьмет меня с собой, мне было бы любопытно понаблюдать за их работой, но этого не случилось. Он приезжал усталый, и мы слушали то, что они там поназаписали. Иногда, когда Василиса спала, мы выходили в сад нашего дома с гитарами просто поиграть разные комбинации аккордов и поискать созвучия. Я не так хорошо играю на гитаре и тем более не могу это делать прилюдно, и вообще подобными экспериментами предпочел бы заниматься дома и на виолончели, но Боб слушал только себя, и надо было подождать, когда этот порыв у него пройдет. В любом случае из этого ничего не получилось. Мы знали друг друга много лет, и я очень хорошо знаю, как у него пишутся песни, многие были написаны у меня на глазах, но как правило они просто выпрыгивали, и когда это было так, я не был наблюдателем. Тут же они вымучивались, поскольку этого требовал контракт. Так я впервые соприкоснулся с дыханием капитализма, когда кончается лучезарная сказка, и он начинает показывать свое истинное лицо. Уж больно идиллической была картинка, которую ему нарисовали. Всего восемь альбомов за двенадцать лет в обмен на реальные деньги.
Часть одиннадцатая
Когда я вернулся, меня ждал удар. Почему-то, звоня домой матери, я ни разу не догадался позвонить Андрею. Когда же на следующий после возвращения день я приехал к нему домой, то я его не узнал. Он очень плохо выглядел и страшно похудел. Я отругал его и Татьяну за то, что меня держали в неведении. Я очень разволновался и, переполошив всех своих знакомых, уговорил его лечь в больницу на обследование. Но оно только подтвердило самые страшные предчувствия. К сожалению, было слишком поздно что-либо предпринимать, и его просто выписали домой. Я не хотел посвящать в это мать и старшего брата Алексея. Я вспомнил о том, что, уезжая, сестра Нонна показала мне наш семейный склеп на Волковском Лютеранском кладбище, и поехал туда. Мне надо было успеть решить все легальные дела и получить разрешение на похороны моего любимого брата, который ещё был жив. Он таял на глазах, и даже его малые дети чувствовали, что приближается конец. Он умер в середине ноября. Прошло девять лет и мне даже не верится, что сейчас я могу об этом писать. Это был самый тяжёлый период в моей жизни.
Всё, что я после этого хотел делать, это по возможности помочь Татьяне и её детям. Мне хотелось быть с ними. Меня все время тянуло туда и, когда я там оказывался, это как-то выравнивало моё состояние. Я завел правило ездить к ним каждую неделю, а когда удавалось, то и чаще. Наверное в этом был какой-то перебор, и Татьяне было очень тяжело, но я ничего не мог поделать. Я прекрасно понимал, что я никогда не смогу заменить детям отца, и в самом лучшем случае смогу стать их другом. Ко всему прочему они были моими крестниками, и, таким образом, я должен был расплачиваться за то, что соглашался быть крестным отцом детей со всей округи.
Наступила зима. У меня не было работы, и я подумывал о том, чем мне теперь заниматься. Надо было что-то изобретать. Мы встречались с Мишей Мончадским и его подругой Леной и болтали по поводу клуба. Лена работала в какой-то проектной конторе и время от времени узнавала адреса помещений, которые можно было бы использовать для осуществления этой идеи. Но Мишка намыливался в Америку, и эти разговоры откладывались до его возвращения. Он поехал вместе с Майклом Кордюковым, и я дал им телефон Мэри Рёдер, с которой я по-прежнему переписывался. По доброте душевной она приютила их у себя в загородном доме.
Наверное в это же время пришло известие о том, что CBS расторгло контракт с Бобом. И вскоре он снова собрал «Аквариум», который, судя по всему, состоял из Дюши, Михаила, Пети, Рюши и Сережи Березового. Они стали активно концертировать, и до меня доносились только слухи.
Мне неожиданно позвонил Саша Ляпин и пригласил принять участие в его сольном проекте. Он предполагал играть инструментальную музыку с барабанщиком Сашей Емельяновым, и они уже какое-то время репетировали на точке «Аквариума» в ДК Связи. Я ни с кем и ни во что не хотел играть, но они вдвоём так зацепились за эту идею, что в один прекрасный день я согласился попробовать. Как в то время было принято, сразу строились грандиозные планы на поездку в Америку, откуда Ляпин только что вернулся. Там он встретил каких-то людей, которые внушили ему эту идею. В качестве директора они пригласили Ваню Бахурина, и он стал искать способ сделать приглашение и получить американские визы. Мы стали репетировать втроем. Как ни странно, это всем показалось интересным. Мы играли без баса и басовые функции ложились на виолончель. Получилось, что я впервые играл в группе с музыкантами, которые слушают друг друга, и сам начал учиться тому, что такое есть игра с барабанами. Ляпин сам выстраивал звук гитары и виолончели так, что мы с ним играли на одной громкости и при этом членораздельно звучали. Я впервые почувствовал, что значит культура звука виолончели в контексте электрической группы. Там была кое-какая обработка, и на SPX-90 мы обнаружили эффект, который оптимальным образом окрашивал звук моего инструмента. Что-то начинало получаться, но неожиданным препятствием оказалось то, что Ляпин с Емельяновым категорически не понимали друг друга, и через какое-то время репетиции стали превращаться в перманентную разборку. Причем мне выпала роль связующего звена. Плохо зная психологию человека, мне было непонятно, как такие люди находят друг друга, но, оказалось, что это очень распространенный синдром, который встречается достаточно часто, и мне по жизни не раз придется с этим соприкоснуться, но об этом позже. Я много времени проводил с ними обоими, пытаясь для себя выяснить, как мне нужно себя вести, но мои попытки примирения были тщетными. Потом совершенно неожиданно возникло ещё одно препятствие – Саша Ляпин решил петь. Его друг американец сказал ему, что он классно поет, и он совершенно искренне в это поверил. Он действительно мог мастерски исполнить пару рок-н-ролльных стандартов, но петь свои песни и петь на русском языке это совсем другое дело. Мы оба прошли школу «Аквариума», и, по крайней мере, я приобрел понимание того, какой может быть песня, и как её может петь человек, который её сочинил.
