Моя тайная война - Филби Ким (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Первой моей реакцией было глубокое разочарование. Липтон пользовался привилегией члена парламента, и я не мог привлечь его к суду. Кроме того, он разбил мою мечту выбить большую сумму денег у одной из газет Бивербрука за клевету. Но пришлось подавить в себе досаду. Надо было действовать. Я временно поселился у матери в Дрейтон-гарденс и от нее позвонил друзьям из СИС: решил сказать им, что больше молчать не могу. Они согласились, что я должен когда-нибудь что-нибудь сказать, но опять убеждали отложить выступление в печати до окончания дебатов в палате общин.
До дебатов оставалось двенадцать дней. Я отключил дверной звонок и запрятал телефон под гору подушек. Мать не разрешила мне снять дверной молоток исходя из того, что его все равно не слышно. Да это и не потребовалось, потому что репортеры за два дня выворотили его. Кухонное окно пришлось держать занавешенным и днем в ночью, потому что какой-то журналист, заглянувший в него с пожарной лестницы, напугал кухарку. Впрочем, она была храброй женщиной и отлично кормила нас в течение всей осады. Между тем я готовил свое заявление для прессы. Очень многое зависело от того, сумею ли я придать этому заявлению правильный тон. Если не заставлю Липтона взять свое заявление назад, у меня останется один выход - бежать.
Я ждал благоприятного исхода. Мне приходилось бывать на многих пресс-конференциях, и я знал, какой там царит беспорядок, когда все сразу задают вопросы. Для меня было важно сохранить контроль за ходом пресс-конференции хотя бы в течение получаса, чтобы сосредоточить внимание журналистов на заявлении Липтона и представить им абсурдность его чудовищных обвинений. А потом уже неважно, что меня будут спрашивать: все мои ответы были готовы. Простая логика привела меня к заключению, что обвинение Липтона беспочвенно. Я полагал, может быть ошибочно, что если бы он имея веские доказательства, то передал бы их соответствующим властям, вместо того чтобы предупреждать меня публичным выступлением в палате общин. И если бы власти получили такие веские доказательства от Липтона или от кого-нибудь еще, они бы уже приняли меры и арестовали меня. Следовательно, ни Липтон, ни кто-либо другой веских доказательств не имел. Решающим фактором в данной ситуации было бездействие службы безопасности, которая знала по этому делу в десять раз больше, чем публика с Флит-стрит. Поэтому мне нужно было опасаться не прессы, а службы безопасности.
Наступил день парламентских дебатов. Выступая от имени правительства, министр иностранных дел Гарольд Макмиллан сказал, что я исполнял служебные обязанности добросовестно и умело (что соответствовало действительности) и что нет никаких доказательств того, что я предал интересы страны (что буквально было тоже верно). Это заявление окрылило меня. Я снял с телефона подушки и попросил мать говорить всем, кто будет звонить, что смогу принять посетителей в одиннадцать часов утра следующего дня. В течение двадцати минут последовало с полдюжины звонков. Потом стало тихо. Я позвонил знакомому в СИС, чтобы предупредить его о моем предстоящем публичном выступлении, затем лег спать и проспал девять часов.
Звонок у двери начал звонить в половине одиннадцатого, но, памятуя о необходимости сохранить контроль над ситуацией, я не торопился открывать дверь. Я сказал - в одиннадцать, значит, так и будет - в одиннадцать. Точно в назначенное время я открыл дверь и воскликнул: "Боже мой!" Я ждал с десяток посетителей, а увидел огромную очередь. Казалось невероятным, что все эти люди поместятся в гостиной, но они как-то поместились. Минут пять непрерывно сверкали блицы, потом фотографы исчезли. Когда все уселись, я попросил одного репортера, развалившегося в кресле, уступить место даме, которая жалась около дверей. Он вскочил как ужаленный, а женщина робко уселась. Это был удачный маневр: он помог мне с самого начала сохранить контроль над происходящим.
Об этой пресс-конференции в то время много писали на Западе. Я начал с того, что раздал отпечатанное заявление, в котором говорилось, что в некоторых вопросах я вынужден проявлять сдержанность в своих высказываниях, с тем чтобы соблюсти положения закона о государственной тайне. С этой оговоркой я готов отвечать на вопросы. В одном из первых вопросов был упомянут Липтон, и я ухватился за эту возможность. "А, Липтон, - сказал я, - это как раз подводит нас к самой сути дела". Затем я бросил вызов Липтону, предложив ему представить свои доказательства службе безопасности или повторить свое обвинение вне стен палаты общин. Минут через двадцать несколько журналистов вежливо извинились и поспешили к выходу. "Хорошо, - подумал я, - это, пожалуй, будет в вечерних газетах". Теперь мне стало легче, и я предложил задавать дальнейшие вопросы. Что я думаю о Берджессе? Выл ли я другом Маклина? Чем я объясняю их исчезновение? Где они? Каковы мои политические взгляды? Являюсь ли я "третьим человеком"? Отвечать было легко.
Примерно через час мы перешли в столовую, где было пиво и шерри (к счастью, число гостей сократилось). Репортеры стали относиться ко мне заметно дружественнее. Лишь представитель "Дейли экспресс" проявлял излишнее рвение, и поэтому на большинство его вопросов я злорадно отвечал: "Комментариев не будет!" Впоследствии я узнал, что он в течение одиннадцати лет работал над книгой по этому делу и (цитирую по книге Антони Перди "Берджесс и Маклин") "в течение пяти из них почти ничего другого не делал", поэтому я не виню его за назойливость. Я бы только посоветовал ему пройти двухнедельный курс ведения допроса у Скардона.
Уже прошло время моего ленча, когда ушел последний посетитель. Сообщения о пресс-конференции в вечерних газетах не оставляли желать лучшего. Вызов Липтону был напечатан черным по белому точно теми же словами, в каких я его высказал. Утренние газеты, вышедшие на следующий день, в общем подтвердили благоприятное впечатление. Один хорошо относившийся ко мне репортер позвонил и поздравил с успешно проведенной пресс-конференцией. Теперь очередь была за Липтоном. В первый вечер Би-би-си сообщила, что он присутствовал на заседании палаты общин, но хранил молчание. На следующий вечер он сдался. Один парламентский репортер передал мне его точные слова и спросил, есть ли у меня какие-либо комментарии. Я попросил его перезвонить минут через пять. Я почувствовал такое облегчение, что в первое мгновение мне захотелось поздравить Липтона с благородным поступком, но решил, что он не заслуживает такого доброго отношения, и ограничился уклончивой формулировкой: "Я думаю, что полковник Липтон поступил правильно. Что касается меня, то инцидент исчерпан". Впервые за две недели я повел мать в местный бар.
Инцидент был действительно исчерпан и оставался таковым в течение семи лет. Пресса бросила меня, как раскаленный кирпич. В свете последующих событий легко обвинять Макмиллана, а вместе с ним и правительство в том, что они выдали мне свидетельство о благонадежности. Но это не их вина. Никто из правительства и особенно из службы безопасности не хотел делать публичное заявление в 1955 году. Доказательства были неубедительными. Нельзя было ни выдвинуть против меня формального обвинения, ни полностью меня оправдать. Им пришлось, тем не менее, открыто высказаться из-за шума, поднятого плохо информированной широкой прессой, а также из-за нелепой ошибки Маркуса Липтона. Особую ответственность за это необычайное фиаско несет пресса Бивербрука. Именно она из-за глупой враждебности Бивербрука к Идену и министерству иностранных дел начала и продолжала всю эту историю, несмотря на грубые просчеты. Было бы интересно сравнить расходы нашей дипломатической службы за рубежом с теми деньгами, которые "Дейли экспресс" потратила в поисках обрывков информации о деле Берджесса-Маклина. Но нет худа без добра. Я должен благодарить Бивербрука за семь лет спокойной жизни и за возможность продолжать дело, которому посвятил свою жизнь.
