Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна (читать хорошую книгу txt) 📗
— Ещё как удалось! — повторила она и негромко засмеялась. — Вот рассветёт — полюбуетесь!
— Под самым носом у немца пристроили, — сказал Грещенко. — В аккурат перед самыми окопами.
— Ну, завтра обстреливать, подлец, начнёт, — сказал паренёк и налил всем по кружке чаю. — Грейтесь, ребята!.. И что это за девчата нынче пошли бесстрашные! — добавил он, выбирая из горсти сухарей один побелее и пододвигая его к Гуле.
Гуля долго сушилась у печки, обогревалась горячим чаем. Потом она укрылась шинелью и прикорнула в уголке. Но спать ей не хотелось. Чуть только рассвело, она пошла посмотреть на свою работу.
В нескольких метрах от немецких окопов на подбитом танке развевался, хлопая от ветра, советский флаг. Широкое полотнище играло и переливалось мягкими складками. Оно как будто бросало вызов врагу, и немцы, видно, это почувствовали. Из окопа вылез сначала один немец, потом ещё двое. Этого только и нужно было нашим снайперам. Щёлкнул выстрел, другой. Две серые фигуры остались лежать на мокрой земле. Третий немец припал к земле и, чуть заметно пятясь, уполз к своему окопу.
— Нынче нашим снайперам дела хватит! — сказал Грещенко, незаметно появившийся возле Гули. — А ты, Королёва, иди-ка в землянку. Из штаба вызывают.
Гуля сбежала вниз по ступенькам. Ещё за дверью она услышала длинный телефонный звонок.
— Третий раз тебя вызывают, — сказал связист. Гуля схватила трубку.
— Сержант Королёва? — услышала она знакомый голос одного из офицеров первого батальона, Троянова. — С двойным праздником поздравляю.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант… Только почему же с двойным? — спросила Гуля.
— А как же! С годовщиной Октября и с орденом!
— С каким орденом?
— Боевого Красного Знамени.
Телефонная трубка чуть не выпала у Гули из рук.
— Честное слово?
Троянов засмеялся:
— Честное пионерское!
— А кого ещё из наших наградили? Всех?
— Ну вот ещё, всех! Кого следовало, тех и наградили.
— Да разве меня следовало?
— Выходит, что так.
В трубке щёлкнуло. Разговор был окончен. Гуля стояла у телефона взволнованная, растерянная. Дверь распахнулась. В землянку вошла Люда.
— Что с тобой? — спросила она с тревогой. — Случилось что-нибудь?
— Нет… То есть да! Я орден получила!
Люда бросилась её обнимать.
— Я так и знала, так и знала! — твердила она.
— А вот мне и в голову не приходило, — задумчиво сказала Гуля. — Ужасно странно…
— Ничего странного, — рассердилась Люда. — Мало ты раненых на своих плечах перетаскала? Мало людей спасла? А сколько раз ходила в разведку? И ведь никто не посылал, по доброй воле…
— Нет, у меня сейчас воля злая, — сказала Гуля. — Только бы наступления дождаться!
Вечером Гулю и Люду позвали в блиндаж к Троянову. Кроме командиров, здесь были и бойцы, награждённые орденами.
На дощатом столе, на земляных полочках было разложено всякое угощение — копчёная колбаса, конфеты, пряники, — всё, что прислали к этому дню в ящиках и кульках из далёкого тыла. В больших жестяных банках желтел густой, тяжёлый мёд. Это Башкирия прислала подарок дивизии, сформированной на её земле.
Эшелон, гружённый подарками, прошёл сквозь пламя фронта и принёс взрослым людям радость — почти детскую. В блиндаже запахло чем-то домашним, уютным, вкусным.
— Праздником пахнет, — сказал кто-то.
Троянов разлил по стаканам и кружкам вино. Кадыр Хабибулин, который одновременно с Гулей был награждён орденом, торжественно взял в руки свой стакан.
— Разрешите сказать, товарищ старший лейтенант, — обратился он к Троянову.
— Говори, Хабибулин, говори.
— Не знаю, как сказать… — начал Кадыр задумчиво. — Когда я вот такой был, — он показал рукой на аршин от земли, — я одно слово от отца слышал. А мой отец от своего отца это слово слышал. Будто джигиты наши со своим командиром до Парижа дошли (такой город есть), когда Наполеона гнали. Вот хочу я выпить, чтобы наша дивизия до Берлина дошла!
— Есть такой город! Дойдём до него! — сказал Троянов, и все дружно захлопали в ладоши.
С лёгкой руки Хабибулина все развеселились. Вина было немного, и поэтому чуть ли не каждый глоток вызывал новый тост. Пили за родных, разбросанных по далёким городам и сёлам, за товарищей на других фронтах, за города, в которых выросли или которые прошли с боем.
— Товарищи! — негромко сказал Алексей Топлин, командир артполка.
В блиндаже было шумно, но все услышали его и обернулись.
— Товарищи! — повторил Алексей Топлин. — Давайте выпьем за победу, которая уже не за горами, за то, чтобы эта война была самой последней на земле!
Разом сдвинулись, стукнули одна о другую, жестяные и алюминиевые кружки.
— Пейте до дна! — предложил кто-то. — Лучше Топлина всё равно никому не сказать!
— Погодите, — сказала Гуля, — оставьте хоть по глотку. Это верно, что лучше нашего последнего тоста ничего не придумаешь. Поэтому я и не буду ничего говорить. Давайте молча, без слов, выпьем за тех наших товарищей, которые ещё вчера были с нами и которых больше нет.
— За Асю! — шёпотом сказала Люда.
— И за неё!
В блиндаже стало тихо. Но ненадолго. Дружный и грозный залп потряс воздух. Все станковые пулемёты, все автоматы и винтовки били по немецким окопам.
— Это наш салют большой победе! — сказал Троянов.
— Нет, тот будет громче! — ответила Гуля.
БОЕВОЙ ПРИКАЗ
Части 214-й дивизии, стоявшие против излучины Дона, вместе со всей Донской армией ждали приказа о наступлении. Предстояло прорвать вражеские позиции, на укрепление которых противник затратил три месяца. Он создал здесь чрезвычайно сильную оборону. Иногда на глазах у наших войск гитлеровцы силой сгоняли со всех хуторов людей — стариков, женщин, заставляя их рыть траншеи. Стрелять наши не могли — ведь впереди были свои, советские люди!
Огромное количество вражеских траншей и окопов были прорыты настолько глубоко и широко, что в них помещались даже орудия и миномёты. И при этом устроены эти траншеи и окопы были с таким расчётом, чтобы вести из них перекрёстный огонь. А перед траншеями и окопами находились всевозможные препятствия: минные поля и бесконечные ряды колючей проволоки с набросанными на неё жестяными банками. Банки предназначались для того, чтобы тот, кто хоть слегка прикоснулся бы к проволоке, сразу выдал себя, подняв трезвон. На случай же прорыва обороны за всеми этими заграждениями громоздились баррикады — подбитые танки, башни, снятые с танков. Из этих подбитых танков и башен вели огонь автоматчики и снайперы.
Немало было и всевозможных неожиданных «сюрпризов», которые враг разбрасывал везде, где только мог: там и тут брошены были, словно их кто-то потерял здесь, велосипеды, чемоданы, патефоны. Казалось, что вещи эти, такие обыкновенные и мирные с виду, сами напрашивались, чтобы их взять в руки. Но каждая таила в себе смерть, каждая была заминирована.
Все до единого селения, все высоты связаны были между собой ходами сообщения и составляли единую и, качалось, совершенно неприступную оборону. Ключом этой обороны была высота 56,8.
И всё же нашим частям предстояло эту оборону прорвать во что бы то ни стало.
В холодную ноябрьскую ночь — в ночь на 22 ноября — командиры и политработники первого батальона собрались в блиндаже. В эту ночь никто не прилёг ни на минуту. Дымя трубкой, командир батальона Плотников рассказывал товарищам о том, что делается на Волге.
— Ух, и жарко там! — говорил он негромким, но внятным голосом человека, который привык командовать. — Земля не выдерживает, дыбом стоит. Волга горит — нефтехранилища взорваны. Всё рушится — камни, бетон, железо. А люди, обыкновенные люди — такие, как мы с вами, из плоти и крови, — держатся! Уму непостижимо, а держатся.
Плотников постучал трубкой о кулак и, помолчав, продолжал:
— Вот, скажем, завод «Красный Октябрь» расположен у самой Волги, на берегу. Теперь это одни развалины. Но люди — бойцы и свои, заводские, — дерутся за каждый камень. Удерживают полоску земли в десяток метров. Кругом всё горит, земля ходуном ходит, а люди стоят. Стоят насмерть. И уверены, что выстоят… Вот, товарищи, — помолчав, сказал он, — мы их подвести никак не можем. Права такого не имеем.
