«Будет жить!..». На семи фронтах - Гулякин Михаил Филиппович (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Я. С. Фок немного помолчал и добавил:
— Кроме того, поручаю вам, в соответствии с полученными нами указаниями, узнать, что требуется немецким врачам для лечения их раненых солдат. Дело в том, что нашим медицинским органам было дано распоряжение брать под свою опеку захваченные вражеские госпитали.
В клинику мы выехали вместе с начальником штаба медсанбата гвардии старшим лейтенантом А. И. Чувашевым. У входа в здание нас встретил немецкий дежурный врач. Он вежливо представился и спросил о цели нашего визита. Я сообщил, что мы приехали за ранеными, хотим повидать руководство клиники и узнать, какие нужды испытывают врачи.
— Я сейчас доложу шефу, — сказал дежурный врач и тут же прибавил: — Разрешите я вас провожу к нему.
— Кто ваш шеф? — поинтересовался я.
— Заведующий кафедрой Данцигского университета профессор Генрих Клоозе. Он генерал медицины, заместитель главного хирурга вермахта.
— Интересно, — вырвалось у меня и, повернувшись к Чувашеву, я сказал: — Пойдем, Андрей, поговорим с их генералом.
Дежурный врач проводил нас в приемную, услужливо распахнув дверь.
Я вошел первым. В большом, просторном кабинете было как-то пасмурно и неуютно. Массивный стол, несколько кожаных кресел, шкаф с книгами.
Из-за стола поднялся пожилой худощавый человек в белом халате, из-под которого виднелся штатский костюм.
Я поздоровался, предложил сесть и сообщил:
— Мы прибыли для того, чтобы забрать своих раненых и узнать, в состоянии ли вы справиться с лечением находящихся в клинике ваших солдат? Как вам известно, советское командование берет на себя заботу о госпиталях и клиниках.
— Кто вы? — спросил Клоозе.
Переводил дежурный врач. Чувствовалось, что он хорошо знает русский язык.
— Я хирург.
— О, я тоже хирург, — несколько оживился Клоозе. — Если вы разрешите, я представлю вам своих сотрудников. Пригласите ассистентов, — отдал он распоряжение дежурному.
Ассистенты появились буквально через считанные секунды. Выстроились в шеренгу вдоль стены. На правом фланге застыл высокий рыжеволосый немец с выпученными глазами.
— Старший ассистент, — представил его профессор.
Тот щелкнул каблуками и слегка наклонил голову.
«Типичный фашист», — подумал я, глядя на выражение его лица. Спросил:
— Вы член нацистской партии?
— С тысяча девятьсот тридцать третьего года, — ответил рыжеволосый ассистент.
— Значит, с момента основания… А вы? — обратился я к профессору.
— Нет, я просто врач, хирург… Обучал студентов, оперировал больных… Началась война, призвали, работаю в клинике… Теперь вот ранеными занимаюсь… — Он помолчал и затем сказал тихо: — Политикой не интересовался никогда.
Переводил по-прежнему дежурный врач, и я не преминул поинтересоваться у него:
— Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
— Учился в Эстонии, потом попал в Восточную Пруссию…
Меня давно занимал один чисто профессиональный вопрос, и я решил задать его заместителю главного хирурга вермахта, вернее, теперь уже бывшему заместителю и бывшему генералу.
— Мы обратили внимание на то, что в вашей армии делалось чрезвычайно много ампутаций конечностей. Вы ведь знаете, вероятно, статистику… У нас ампутаций значительно меньше… Чем это объяснить?
Клоозе смутился, долго молчал, видимо подыскивая нужный ответ.
— Наверное, так быстрее лечить раненых.
— Что значит — быстрее? — не понял я.
Профессор не ответил, это сделал один из ассистентов. Он попытался пояснить:
— Вы же, наверное, знаете, что залечить раненую конечность значительно дольше… Она дольше заживает, нежели культя… Поэтому быстрее и дешевле ампутировать руку или ногу, подержать раненого еще немного в клинике или госпитале, а затем отправить домой…
— Вот оно что! — воскликнул Чувашев и непроизвольно потрогал свою раненую ногу.
— А разве у вас мало ампутаций? — спросил через переводчика тот же ассистент.
— Бывают и у нас, бывают, когда деваться некуда, — стал рассказывать я, — но не в таком количестве… Ну-ка, Андрей, покажи этим господам свою ногу, — попросил я Чувашева.
Андрей снял сапог и подтянул галифе.
— Вот, смотрите…
Немецкие врачи обступили Чувашева, с интересом разглядывали его изуродованную ранением ногу, которая носила следы не одной серьезной операции.
— Были раздроблены кости голени, разорваны мышцы, наблюдались явления остеомиелита, — рассказывал я. — Ампутация на первый взгляд была просто необходима. Да и сделать ее было легче, нежели вылечить… Но мы лечили офицера восемь месяцев. И все-таки поставили его на ноги. Как видите, он продолжает службу.
Ассистенты вернулись на свои места, что-то оживленно обсуждая, и уже, как мне показалось, с большим уважением поглядывали на нас. Не изменился в лице только рыжеволосый немец, он и смотрел-то на излеченную ногу Андрея без особого профессионального интереса.
А я невольно вспомнил Сталинград, израненного летчика, доставленного к нам в медсанбат. Он до сих пор слал нам теплые письма, рассказывал, как бьет врага. Я вспомнил и многих других раненых, возвращенных нами в строй. Возле их коек мы проводили бессонные ночи, хотя, конечно, легче было бы, по логике того ассистента из клиники рейха, «оттяпать» руку или ногу и, подлечив немного, отправить человека домой.
Это вопрос больше не профессиональный, а нравственный. Да и может ли быть по-другому, если медицина — одна из гуманнейших областей людской деятельности! Антигуманно (и разумеется, антипрофессионально), когда врач, вообще любой медик на своем посту позволит себе быть бездумным, безропотным и даже согласным исполнителем того порожденного фашизмом «метода мясников», о котором мы узнали весной сорок пятого в Данциге. И мне хочется с гордостью, не боясь высоких слов, сказать о том, что в сознании и практических делах моих коллег — фронтовых медиков торжествовала социалистическая, подлинно человеческая мораль. В конце концов — просто порядочность! Заверю еще раз: в нашем 38-м гвардейском медико-санитарном батальоне было заведено строжайшее правило — ампутацию конечностей можно производить только после обсуждения всеми хирургами работающей бригады и почти всегда с участием ведущего хирурга. Я такое решение принимал лишь тогда, когда убеждался в нежизнеспособности конечности или если бурное развитие инфекции становилось угрожающим для жизни раненого. Если же был хоть малейший шанс спасти ногу или руку, мы всегда использовали его, чего бы нам это ни стоило.
Я задал профессору Клоозе еще несколько чисто профессиональных вопросов, а затем попросил проводить меня туда, где располагались находившиеся на излечении в клинике советские бойцы и командиры.
Провожал все тот же дежурный но клинике.
Наши раненые лежали в просторной и светлой палате. Они несказанно обрадовались появлению соотечественников. Все эти люди, попав тяжело раненными в плен, и теперь, после длительного лечения, оставались еще лежачими больными.
— Как вас здесь содержат? — спросил я. — Жалобы есть?
— Какие уж теперь жалобы! — усмехнулся один из раненых. — Как наши подошли к городу, с тех пор и нет жалоб. Видите, в какие хоромы перевели, ухаживают лучше, чем за своими. А до того… до того — и говорить не хочется. Непонятно, для чего брали в клинику…
— Как кормят?
— Сейчас хорошо… Впрочем, у них с едой, по-моему, не густо… Когда вы нас к себе-то заберете?
— Сейчас и заберем. Санитары с носилками в машине ждут.
Прошли мы и по тем палатам, где лежали немецкие офицеры и солдаты. У входа в каждое помещение нас встречал ассистент. Он четко докладывал, какая это палата и кто находится на излечении, по поводу каких ранений, а дежурный переводил. Затем ассистент распахивал перед нами дверь.
Кое-кто из раненых немцев встречал нас довольно приветливо, с улыбкой, но были и такие, кто отворачивался к стене. Однако на вопросы отвечали все, особенно когда спрашивали о самочувствии.
В солдатских палатах была более свободная атмосфера, и разговаривали раненые охотнее, чем в офицерских. Я, задавая вопросы, сумел даже установить некоторые неточности в диагнозах. Видимо, большое поступление раненых не давало врачам возможности заниматься этим серьезно.
