Гегель. Биография - Д'Онт Жак (читаем книги .TXT) 📗
Гегель, вынужденный вскоре покинуть Йену без гроша в кармане, один, без своей сожительницы, не мог взять на себя заботу о новорожденном, а затем о маленьком мальчике, которого не оставили на попечении матери (можно представить себе, какие понадобились хлопоты и тяжбы). Ему повезло устроить его в заведение, которым заведовали знакомые с ним сестры Вессельхёффт, персоны уважаемые, родственницы Фромманнов. Спрашивается, был ли он в состоянии возместить им расходы и каким образом. Эти покровители и покровительницы маленького Луи в Иене были людьми неординарными. Фромманн, знаменитый книготорговец, чье имя всегда приносит славу издательскому дому, примерный франкмасон, играл важную роль в культуре того времени. Госпожа Фромманн была сестрой известного гамбургского издателя Фридриха Бона, человека «просвещенного» и отважного, у которого Фихте в трудные времена собирался публиковать одну из своих книг, ибо, писал он, «он не боится издавать самые рискованные (verfänglich) произведения» [196].
Юный Гегель, несмотря на свое внебрачное происхождение, сразу вошел в лучшее общество, круг общения семейства: Гёте, Фромманн, Бон, Вессельхёффт и многие другие, родственные им по духу люди. Забавно думать, что этот мальчишка, сын в те времена малоизвестного отца и отверженной матери, мог вспрыгнуть на колени Гёте в кабинете министра, самого великого из всех немецких поэтов. Но Гёте со свойственной ему прозорливостью в нескольких строках, вписанных в альбом десятилетнего мальчугана, сумел почувствовать, что придут времена, когда воспоминание о том, как дружеский взгляд великого человека покоился на ребенке в счастливом детстве, послужит тому утешением в таких возможных несчастьях.
Гёте предугадал, что благополучие внебрачного ребенка в те времена, дурные особенности которого он сам описывал, не может не быть шатким. Конечно, в разные периоды его жизни друзья Гегеля, часто люди, известные в культурных, как Нитхаммер, или же в политических или дипломатических кругах, как Ван Герт, будут стараться помочь «сыну Гегеля». Но ничего нельзя будет поделать. В конце концов, он пойдет ко дну. Ему недоставало теплого отношения, он быстро утратил доверчивость, которую разглядел в нем Гёте.
Его жизнь закончится в двадцать четыре года как вульгарная мелодрама или фильм ужасов: рок, сопровождающий человека, с первых дней отмеченного судьбой. Не раздумывая, он запишется в иностранную армию и бесславно погибнет в Батавии…
Оценки поведения этого сына Гегеля рознятся в зависимости от того, на какие отдельные документы они опираются, и главным образом от того, принимается ли в расчет краткая автобиография, которую он сам набросал в письме другу. Отмечают, что эта биография неплохо написана, хотя ее автор часто говорит о себе как «неудачнике», «никуда не годном» и т. д. В 1825 г. сын судит о себе довольно благосклонно, упрекая отца. Он даже отказывается называть его отцом. Но ведь правда, что и отец больше не называет его сыном.
Касающиеся этого сына письма философа, главным образом адресованные Фромманну, говорят о многолетнем сердечном внимании и беспокойстве, о гложущей заботе. Он хочет, чтобы мальчик кем‑то стал. Следит за его развитием, успехами с надеждой и разочарованиями.
После женитьбы и еще до рождения двух других детей он стремится вместе с супругой принять его в дом и воспитывать у семейного очага. Он радуется малейшему проявлению последним доброй воли, записывает его вместе с другими детьми во французскую гимназию в Берлине. Все эти попытки в конце концов терпят крах, который Гегель тяжело переживает. Луи везде чувствует себя отщепенцем, не преуспевает ни в каком учении и ни в каком занятии, его исключат, он сам себя изгонит отовсюду.
Отношения этого обделенного родительским теплом или считающего себя обделенным ребенка с отцом, уж не говоря о мачехе, представляют собой цепь размолвок, искренних, но неисполненных обещаний, временных примирений, неловких компромиссов, — печальная история отца и сына, сделавших в удручающе неблагоприятных обстоятельствах друг друга и себя несчастными.
Всего было в избытке: и просьб, и наказаний, с одной стороны, криков, бегства — с другой. На обвинение в неблагодарности Луи отвечает, что его натуру, первоначально добрую и обещающую, хотели сломить.
Один на редкость неприятный эпизод действительно свидетельствовал порочность. Луи был уличен в краже. Была ли это последняя капля, переполнившая чашу, или предлог, которым воспользовались? Сумма, в самом деле, была смешной: шестьдесят пфеннигов. Гегель впадает в ярость. Он отбирает у Луи свою фамилию. Впредь он не заслуживает славного имени Гегелей. Отныне его будут звать Луи Фишером. Мальчик воспринимает это как крайнюю несправедливость, как несмываемое оскорбление. Его отец отказывается позволить ему учиться медицине, к которой его тянет, и принуждает к учебе на торгового служащего, что противно его натуре. А то, что взгляд друга, будь им сам Гёте, его благословил, его не утешает. Он бунтует.
Смущает отсутствие более обстоятельных объяснений. О чем думал отец? Его поведение было отречением от первоначального признания отцовства. После всех фатальных неудач, ответственность за которые, безусловно, лежит на всех, так что нет смысла искать сейчас, на ком больше, в 1825 г. он покупает сыну офицерскую должность в колониальной голландской армии, и невозможно сказать, было ли это со стороны Гегеля попыткой обеспечить сыну достойное будущее или, напротив, самым быстрым способом отделаться от него. Луи отплывает в Батавию в 1826 г. и, после того как от него не будет вестей в течение пяти лет, умрет там 28 августа 1831 г., за три месяца до своего отца, который из‑за того, что письма шли долго, так и не узнал об этой смерти. В свидетельстве о смерти ее причиной названа «воспалительная лихорадка», столь же сомнительная, как и унесшая его отца «холера»…
Документы свидетельствуют о том, что, несмотря ни на что, Гегель все еще озабочен судьбой своего сына, его положением в армии уже после начала службы в Батавии. Вот уж воистину раздвоенная душа. Он спроваживает его, славное избавление! И как только тот уезжает, начинает хлопотать о нем, пытаясь помочь, несомненно, испытывая раскаяние.
Гёльдерлин пострадал во Франкфурте от несчастной любви; Гегель в Иене от несчастного отцовства. Один на этом потерял рассудок. Удивительно, что его не утратил второй.
Луи Гегель не выдержал гнета пошлых предрассудков, которые были причиной его регулярных эмоциональных срывов. Даже Хоффмейстер, которому принадлежит заслуга вполне благожелательного опубликования части касающихся Луи документов, (упрекающий другого сына Гегеля, Карла, историка, в том, что тот предпочел «непростительную тактику умолчания» (С3 378)) не останавливается перед обвинением Луи в «пагубных наследственных склонностях», очевидно, воспринятых от недостойной матери (С3 378). Эти пагубные «наследственные склонности» никак не проявлялись у ребенка. Гегель, которому под конец жизни нравилось давать педагогические советы, потерпел неудачу в воспитании своего незаконнорожденного сына, хотя правда, что положение у него было трудное.
В жизни Гегеля, как и во всякой жизни, присутствуют в разной степени радости и печали, надежды и разочарования, победы и поражения. Судьба отпустила ему несчастий полной мерой. Можно долго рассказывать о его успехах, справедливо восхвалять его интенсивное творчество, помпезно славить: всегда за всем этим будет слышен неустанный горестный аккомпанемент — жалоба незаконнорожденного сына.
Биографы Гегеля, как правило, превозносят его нравственные устои, о которых судят то ли в соответствии с собственными религиозными и консервативными взглядами, то ли в соответствии с требованиями, декларируемыми философом публично в конце жизни. Ему надлежало быть в жизни таким же разумным и мудрым, как в своих книгах: протестант старой закалки — таким его любит изображать традиция протестантизма. Согласно этому взгляду, Гегель уже в детстве обрел безупречный моральный облик, сохраненный им до конца дней. Говоря так, забывают, что самое существенное в его юношеских писаниях — это стремление показать, что публично практикуемые религия и мораль на самом деле «нежизнеспособны».
