«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Я уже вспоминал, что в городе остро не хватало топлива. Стараясь помочь родителям, подростки везде лазили в поисках дров, проявляя при этом удивительную сообразительность. Сразу за Оперным театром и в районах, прилегающих к улице Жовковской, попадались разрушенные (войной и временем) очень старые дома, которые в повседневной речи называли латинским словом «рудеры». Из таких «рудеров» подростки украдкой вытаскивали различные деревянные предметы, включительно с большими поленьями. Взрослых за такой поступок могли упекти в тюрьму. Если полицаи и ловили подростка, то, отшлепав ремнем, отпускали.
Ребятам средней части города удавалось промышлять не только за дровами. Храбрецы на Клепаровском изгибе железной дороги, где поезда сбавляют скорость, взбирались в открытые вагоны, в которых перевозили уголь. На коротком отрезке пути — от Замарстыновского моста до станции Подзамче — шустрые ребята кидали на насыпь куски угля, а их сообщники подбирали выброшенное в мешки. Подростки-евреи участия в этом промысле не брали: за пределами гетто они уже перестали появляться.
Практика гитлеровской расовой политики во Львове не сводилась только к созданию изолированного еврейского гетто. Расовая сегрегация, которая заключалась в отделении немецкой «расы господ» (Herrenfolk) от расово «неполноценных» (Minderwertig) народов, касалась так же украинцев и поляков. Почти на каждом шагу глаза львовян кололи надписи «Nur für Deutsche» — «Только для немцев». Самые лучшие магазины, рестораны, пивные, больницы, кинотеатры и ряд учреждений вывесили эту предупредительную для не немцев надпись. Шутники сделали «Nur für Deutsche» колкой составляющей львовской сатирической песенки про неверную девушку, которая снюхалась с немцами:
Наиболее львовянам это «Nur für Deutsche» допекало в трамваях — единственном общедоступном виде транспорта в городе. В мои обязанности, о чем уже говорилось, входило дважды в неделю доставлять отцу на работу обед, а от него привозить домой товар. От трамвайной остановки вблизи костела св. Эльжбеты до городской бойни, находящейся в конце Замарстынова в так называемой Гавриловке, — десять километров — кусок дороги. Прямой трамвайный маршрут немцы отменили, необходимо было в центре, вблизи постамента Яну Собесскому, пересаживаться с номера девятого на номер шестой и соответственно в обратном направлении — с шестого на девятый. Добраться до девятого номера стало нелегким делом из-за того, что «раса господ» не желала ездить вместе с расово «неполноценными» автохтонами. Каждый трамвайный вагон, а если трамвай был спаренным, то каждый первый вагон, разделили стальной цепью, обшитой кожей, на две половины. На площадке, где вагоновожатый, и на скамейках половины салона размещалось несколько немцев, случалось, что там не было ни одного, в то же время во второй половине, за цепью, — негде ногу было поставить, люди висели на подножках, а часть вообще не могла попасть в вагон.
Расово разделенному трамваю стало сложно подниматься по Городоцкой вверх. Когда-то, во времена конного трамвая, на площади Бема (теперь Я. Мудрого) была конюшня, откуда выводили дополнительную пару коней, чтобы преодолеть этот коварно крутой подъем. Теперь, когда одна половина вагона, предназначенная для Herrenfolk, была пустой, а другая — перегружена сверх всяких норм, трамвай, преодолевая подъем, упорно пятился, теряя устойчивую опору. Чтобы предотвратить катастрофу, перепуганный водитель выскакивал и умолял пассажиров временно покинуть вагон, пока он не проедет критическую точку. Люди послушно выходили, бежали за трамваем, а затем снова вскакивали в середину. Необходимо сказать, что немецкое отношение к порядку не допускало нищенско-анархического бесплатного проезда в трамвае. Платили все: военные, полицейские, эсэсовцы.
Трамвай ездил медленнее, чем современный, а интервал между остановками был меньше. Через постоянную тесноту пассажиры постоянно ругались между собой, и конечно же, делились новостями, не обходя раздражающих злободневных политических тем. Особенно такие разговоры велись на задней площадке. Один раз я услышал, что два мужчины разговаривали о том, как проводят массовые расстрелы евреев в провинции. Один из них — очевидец — рассказал, что маленькие дети плачут и зовут маму перед тем, как их убьют. Рассказывал с такими реалистическими подробностями, что стыла кровь в жилах.
Как всегда, я сошел на нужной мне остановке на улице Ядвиги (теперь Марка Вовчка) под сильным впечатлением от услышанного. На углу работала пивная с ненавистной надписью «Nur für Deutsche» и оттуда доносились музыка и пение. Как-то невольно я подошел к окну кабака. Играла скрипка и хриплый тенорок выводил красивую лирическую песню:
Танго «Гуцулка Ксеня» Ярослава Барнича заполонило тогда все львовские рестораны и кабаки. Ежедневно из многих питейных заведений по несколько раз в день, до отвала, звучала эта сентиментальная мелодия. Немцам она почему-то очень нравилась. В тот день, стоя на улице Королевы Ядвиги под витриной кабака, я задумался: почему на свете так, что в то время, когда жестоко убивают невинных деток, недалеко спокойно пьют пиво, веселятся и наслаждаются музыкой и пением…
В один из дней осени 1942 года мать сказала мне, что семья Блязеров, о судьбе которой она как-то узнала, очень бедствует в гетто и надо бы было из чувства благодарности, хоть как-то помочь. Надо им занести немного продуктов.
— Хорошо, — сказал я.
— Возьмем твою «течку», она не бросается в глаза. Я имею точный адрес Блязеров. Живут они недалеко от Замарстыновского моста. Туда пойдем вместе, но в само гетто я, наверно, не пойду. Придется тебе идти туда самому, — сказала мать.
— Хорошо, — согласился я.
— Идти нам необходимо завтра. Откладывать нельзя. Блязер временно работает во вторую смену. Выходит, мы должны попасть в гетто приблизительно в одиннадцать часов.
— Хорошо, — утвердительно кивнул я головой.
Вечером мать долго возилась с моим «волшебным» безразмерным портфелем: что-то туда уложила, что-то перекладывала с места на место, что-то вынимала, и наконец утомленно вздохнув, позастегивала все пряжки и щелкнула замком.
— Для того, чтобы положить все, что хотелось, портфель конечно мал, — пожаловалась она, — но и так для первого раза неплохо. Только бы счастливо донести.
На следующий день мы в назначенное время поехали трамваем и сошли на остановке вблизи Замарстыновского моста. Делая вид, что мы обыкновенные прохожие, несколько раз прошли под мостом туда-сюда, тщательно озираясь вокруг. Немцев нигде не было видно. Гетто с замарстыновской стороны никто не охранял.
