Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала - Глейзер Владимир (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
А мужики стали судорожно обнюхивать оставшиеся без присмотра пузырьки с абракадаброй на этикетках на предмет обнаружения и тайного изъятия спиритуса вини, терпкий запах которого профессионально перебивал привычную им по работе вонь. И они нашли искомое — беспримесную на язык прозрачную жидкость большой градусности!
Разлив четырехсотграммовый пузырек в два граненых стакана всклинь и для сокрытия преступления заполнив образовавшуюся пустоту водопроводной водой, мужики под припасенный к случаю соленый огурец вмазали счастливую находку. Вопреки ньютоновским законам, противодействие в этом эксперименте было не равно действию. В течение минуты из всех дыр только что здоровых мужиков полилась химическая жидкость, которая на фоне сточных вод, заполнивших лабораторию, напоминала газировку без сиропа. Теплые источники били, как в долине гейзеров, не прерываясь. Один из извергателей из последних сил по-пластунски дополз до буфета с мольбами о неотложной помощи и туалетной бумаге.
Для постановки диагноза ученый-химик и доктор Б. Я. Старцев, рискуя башмаками, вошел в холерный барак, прочитал надпись на источнике: «РНЕNOLPHTALEINUM» — и вызвал «скорую». В пересчете на таблетки незадачливые дристуны выпили враз по сто упаковок аптечного пургена!
А преклоннолетний советский писатель К. по причине непрекращающейся тяжести в боку мужественно бросил пить и начал лечиться от вполне предполагаемого по образу жизни цирроза печени — как у врачей, так и у знахарей. Знакомый колдун из родных яицких степей порекомендовал страдальцу ежедневно потреблять меру пророщенного овса, который даже для столь значительной фигуры — члена бюро обкома коммунистической партии — являлся дефицитом. Но другие члены бюро обкома, понимая, что цирроз печени — их профзаболевание, скинулись блатом, достали товарищу по письменной борьбе за дело пролетариата два огромных мешка чудодейственного злака и привезли медикамент на дачу, где обессиленный прозаик уже в коме злобно строчил в стол толстый исторический роман про хороших белогвардейцев и плохих большевиков под рабочим названием «Опущенная целина».
Прорастить одновременно центнер зерна было негде, и трехпудовые мешки были отданы на ответственное хранение великовозрастному писателеву сыну Андрюшке, остепененному философу, альпийскому стрелку в отставке и темному пьянице с детства. А также — моему соседу по даче на волжском берегу и безотказному собутыльнику. Под крутой горой за моим нужником (в целях неразоблачения по разным причинам непьющими родственниками) Андрюшка зачистил площадку от ветвей и мусора, привез на лодке-гулянке сорокаведерную дубовую бочку и замесил в ней брагу. Ожидаемое зелье получило название в честь крылатого овсоеда мировой литературы — пегасовка.
Корчажничал Андрюшка по только ему неизвестно откуда известной народной кулинарии: неделю варил солод, замачивая на брезенте овес с горохом, потом молотил смесь в ручной кофемолке, перетирал в ступе, как Баба Яга, и только потом бросал закваску в бочку. Параллельно сложному органохимическому процессу брожение проходило и в уме нашего третьего соседа — новейшего историка, доктора наук Сани Кредера, человека пунктуального и тщательного. Работа в архивах и собственная биография немецкого ссыльнопоселенца приводили его к мысли, что богоугодное дело самогоноварения в среде голожопых научных работников, кроме правоохранительной тайны, требует технологически превентивных деяний как для сохранения собственного здоровья, так и избежания пьяных зачатий — актуальной трагедии шестидесятников, после которых, как известно, природа отдыхает до сих пор. Пользуясь своими обширными международными связями, Саня приобрел контрабандный самогонный аппарат чешского стекла и промышленного типа — с тройной очисткой с помощью сертифицированных ядохимикатов, дающей в результате чистый спирт без запаха и цвета. Но ожидаемого результата мы не получили.
Из-за сортира повеяло благолепием. И к корчме потянулись знатоки и сопьющие. Особенно стайки слабозамужних девушек-интеллигенток в очках и с сачками в телесном диапазоне от 60x60x60 до 90x90x90. Их неимоверное количество объяснялось перегруженостью штатов закрытого противочумного научного института «Микроб», где просиживала рейтузы старший орнитолог по секретному научному направлению «Перспективы развития соколиной охоты на болезнетворных тушканчиков» гостеприимная супруга корчажника, греко-римская красавица Наташа К — о (в далеком девичестве — Фемилиди).
Страна советов за бубонную вредность платила чумовым девицам не деньгами, а четырехчасовым рабочим днем и двухмесячным отпуском.
Ах, если б милые девочки все садились на сучочки, а не на пеньки и травку за сортиром, быть может, пойло добродило бы до перегонки. Бражку выпили по-научному — априори. Всю. Все, человек пятьдесят, — и мы с предусмотрительным Саней тоже. Сорок ведер. Подчистую. Ну, и хрен с ней! Зато все, как и холерные мужики-сантехники, живы и здоровы. Жаль, писатель умер. Не от того лечили старика лекари и знахари, сволочи! Пил бы — жил бы.
Вскрытие показало, что в совершенно здоровой печени могучего старца умудрилась расположиться на ПМЖ финна — очень крупная личинка паразита эхинококка, которая несколько лет пила из классика соки вместе с алкоголем в биологическом симбиозе. Когда литератор неожиданно для сожителя бросил пить, бедная безответная финна умерла с горя и начала выделять трупный яд, сведший в могилу хозяина.
Чешский аппарат «Дер кредер шнапс» безотказно прослужил делу нашего самоочищения лет десять с лишним, несмотря на гарантийный срок в один год зарубежной фирмы-изготовителя.
РУКА МОСКВЫ
Комната № 56 в НИИМФе СГУ пользовалась дурной славой: в ней безнаказанно пьянствовало ядро оргкомитета. Для справки: НИИМФ — Научно-исследовательский институт механики и физики, СГУ — Саратовский государственный университет. Оргкомитет — общественный орган управления «Диминой школы», раз в две зимы собираемого в санатории на Волге научно-учебного семинара под патронажем бывшего ректора Шевчика и руководством будущего ректора Трубецкова, с подачи которого я бессменно членствовал в оргкомитете в должности связиста с общественным питанием и тамады.
Заведовал комнатой № 56 ученый великан Толя Зборовский, на двух письменных столах вымучивали диссертации будущий профессор Безручко и будущий народный избранник Исаев. Аспирант Четвериков снимал угол с тумбочкой. На хозяйстве находился старейшина НИИМФа старший лаборант и народный умелец Тименков.
Бывал там и я, причем довольно регулярно: дважды в месяц в аванс и получку (касса была в соседней комнате), а также по торжественным дням — в чьи-нибудь именины (именины, а не дни рождения!) и предпраздничные дни. Пунктуальный и благообразный Толя держал святцы и численник, в котором кроме всесоюзных дней международной солидарности и Великой Октябрьской революции красным карандашом были отмечены дни шахтеров, работников лесной промышленности и т. д. Хозяйственный Тименков держал для меня табуретку.
Безнаказанность наших застолий была абсолютной, причем недоброжелатели знали только половину причины вопиющего безобразия: гуляют люди Димы Трубецкова (бери выше — Шевчика)! Я и Толя знали всю: нашим тайным покровителем был сам начальник режима — чекист Кравцов!
Повязаны мы были с органами семейными узами. И вот какими.
Откомандированный из Системы по выслуге лет подполковник попал в систему вузовскую, о которой если что и знал, то понаслышке. Однако профессиональная наблюдательность и природное чадолюбие навели старика на мысль, что его безработной невестке Вале самое время стать студенткой филфака. Школу она закончила давно и так себе, а значит, без бульдозера на престижный факультет ее не пропихнуть. Бутылочной простоты решения вопроса органист в штатском не представлял и обратился к старшему по званию и должности начальнику режима всего университета полковнику Назарюку. Последний имел не только значительный стаж внутривузовской подковерной интриги, но и реальный опыт поступления на физфак своего сына, вступительную контрольную по математике которому писал я. И не только ему.
