Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
После того как мои провожатые наелись, мы снова взобрались на верблюдов и легко поднялись на первую волну застывшей лавы. Она была короткой, как и вторая, на вершине которой раскинулась большая терраса; средняя часть была покрыта наносным песком и гравием. Почти чистую поверхность лавы образовывал спекшийся пепел цвета ржавого железа, по которому были разбросаны участки рыхлого камня. К югу от нас поднимались третья и следующие ступени, мы же повернули на восток, к Вади-Гаре.
Гара, похоже, была гранитной долиной, посреди которой, медленно заполняя ее, протекла лава. Ее поток выгнулся дугой в центральной части. С каждой стороны были глубокие впадины между лавой и склонами холмов. Всякий раз, когда в холмах бушевала буря, их заполняла дождевая вода. Высыхая, поток лавы скрутился как канат и растрескался. По рыхлой, усеянной обломками камней поверхности многие поколения верблюдов и погонщиков протоптали неудобную, мучительную дорогу.
Мы долгие часы пробивались по ней вперед, верблюды на каждом шагу вздрагивали от боли, ступая по острому щебню. Тропы можно было различить только по пересохшему помету животных да по чуть синеватой поверхности истертых камней. Арабы заявили, что в темноте эти тропы непроходимы, с чем пришлось согласиться, так как в противном случае, проявляя нетерпение, мы рисковали попортить ноги нашим животным. Однако к пяти часам пополудни дорога стала легче. По-видимому, мы были близко от верхней части становившейся все у?же долины. Впереди, по правую руку, показался конический кратер, сверху донизу испещренный аккуратными бороздами и обещавший хорошую дорогу, потому что был сложен из черного пепла, такого чистого, словно его специально просеяли, с рассеянными по поверхности участками более твердой почвы и шлаков. За ним обнаружилось еще одно лавовое поле, возможно более старое, чем эти долины, потому что камни были гладкими, а между ними простирались обширные площадки, покрытые буйно разросшимися сорняками. Среди этих просторов стояли палатки бедуинов, чьи хозяева, увидев нас, бросились навстречу, ухватились за недоуздки верблюдов и повели нас к себе.
Оказалось, здесь расположились шейх Фахад эль-Ханша и его люди – старые, болтливые воины, участвовавшие в походе на Ведж и находившиеся вместе с Гарландом в тот великий момент, когда на его первой автоматической мине подорвался эшелон с солдатами недалеко от станции Товейра. Фахад и слышать не хотел о том, чтобы я улегся отдохнуть поблизости к его палатке, он с бездумным безразличием человека пустыни к субординации затащил меня внутрь и уложил в самом неудачном месте, на съедение клопам. Там он ставил передо мной все новые пиалы с мочегонным верблюжьим молоком, расспрашивая о Европе, о моем племени, об английских пастбищах для верблюдов, о войне в Хиджазе и о войнах вообще, о Египте и Дамаске, о здоровье Фейсала, о том, зачем мы едем к Абдулле и по какой причине я остаюсь христианином, когда их сердца и руки только и ждут того, чтобы принять меня в свою веру.
Так прошли долгие часы до десяти вечера, когда принесли зажаренного в честь гостя барана с отсеченными конечностями (как принято при угощении царственных персон), возложенного на громадную кучу обильно сдобренного маслом риса. Я из приличия поел, корчась под плащом, и уснул. Полное изнурение, до которого меня довели часы самого худшего из переходов, какой только можно себе представить, сделало меня равнодушным к блохам и вшам. Однако болезнь подхлестнула мою обычно неповоротливую фантазию, которая, взбунтовавшись, преподнесла мне той ночью сны, будто я бреду нагишом в первозданной темноте по бесконечной лаве, чьи острые выступы кусают за ноги, как насекомые, объятый ужасом от ощущения, что за нами карабкается убитый мною марокканец.
Утром мы поднялись рано и подкрепились. Наша одежда кишела паразитами. После очередной пиалы молока, навязанной энергичным Фахадом, мне удалось без посторонней помощи дойти до своего верблюда и самостоятельно сесть в седло. Мы поднялись по последнему отрезку Вади-Гары к вершине, двигаясь среди конусов черного пепла от кратера на юг. Затем повернули в отходившую в сторону долину, оканчивавшуюся крутым каменистым подъемом, на который мы с трудом потянули своих верблюдов.
За ним был нелегкий спуск к Вади-Мурмийе, средняя часть которой была покрыта большой массой лавы, похожей на оцинкованное железо; по обе ее стороны шли гладкие песчаные русла, по которым было удобно идти верблюдам. Через некоторое время мы подошли к разлому, служившему дорогой на другую сторону. Мы прошли по ней и увидели перемежавшиеся с лавой участки почвы, явно плодородной: там росли деревья с богатой листвой, окруженные лужайками настоящей травы со множеством цветов; это было самое лучшее пастбище за все время нашего рейда, казавшееся невероятно зеленым на фоне иссиня-черных каменистых отложений. Характер лавы изменился. Привычные кучи истертых камней величиной с череп или кулак сменились сравнимыми с листьями папоротника или пальмы кристаллизованными пучками мелких выходов металлической породы, по которой было невозможно идти босыми ногами.
Очередной водораздел привел нас к открытому месту, где джухейнцы вспахали под зарослями кустарника гектаров восемь тощей почвы. Это свидетельствовало о мужестве и упорстве арабов. Место это называлось Вади-Шетф, а за ним простиралась другая разлившаяся река лавы, самая худшая из встретившихся на нашем пути. Ее прорезала мрачная зигзагообразная тропа. Там потеряли одного верблюда: он сломал переднюю ногу, угодив в яму. Кругом валялось много костей; видно, не мы одни пострадали на этой проклятой тропе. Однако проводники сказали, что здесь кончились лавовые отложения, и дальше мы продолжали свой путь уже по легко проходимым долинам, за которыми начался долгий, до самых сумерек, спуск по длинному пологому склону. Идти верблюдам было так удобно и холодок так хорошо меня освежал, что мы, вопреки обыкновению, с наступлением вечера не остановились, а продолжали двигаться через бассейн Мурмийи к бассейну Вади-Аиса и там, под Тлейхом, остановились на последнюю ночевку.
Я радовался близкому концу перехода. Меня донимала лихорадка, и я боялся серьезно заболеть, – перспектива оказаться в таком состоянии в руках даже действовавших из лучших побуждений бедуинов была не из приятных. У них любое лечение сводилось к тому, что они протыкали те места тела больного, которые считали сосредоточением недуга. Такой метод был приемлем для тех, кто в него верил, но для неверящего это настоящая пытка: подвергать себя такой опасности было бы глупо, а возражать бесполезно, потому что добрые арабы просто не обращали внимания на протесты пациента.
Утро было приятным, а спуск в долину Вади-Аис похож на спокойную прогулку верхом. Мы доехали до Абу-Мархи, ближайшего водопоя, всего лишь через несколько минут после того, как там остановился шериф Абдулла. Рядом с колодцем, на заросшей акациями поляне, его люди уже устанавливали палатки. Он уходил из своего старого лагеря в Бир-эль?Амри, что ниже по долине, а перед тем ушел из Мураббы, потому что вся округа была забита его людьми и животными. Я вручил ему документы от Фейсала, объяснил ситуацию в Медине и дал понять, как важно поторопиться с блокированием железной дороги. Мне показалось, что он принял это холодно, но без дальнейших разговоров я заметил, что немного устал от перехода и с его разрешения хотел бы прилечь и поспать. Он приказал поставить для меня палатку рядом со своим шатром, и я наконец-то остался в одиночестве. Весь день в седле я боролся со слабостью, но после того как отдал Абдулле послание, напряжение прошло, однако я чувствовал, что не выдержал бы даже еще одного часа пути.
Глава 33
В этой палатке я пролежал дней десять, страдая от слабости, которой стыдился, и прячась от людей, пока не прошел стыд. Как всегда бывало со мной в подобных обстоятельствах, ум прояснился, чувства обострились, и я наконец-то стал последовательно анализировать арабское восстание. Об этом следовало подумать давно, но первый мой приезд в Хиджаз был обусловлен кричащей необходимостью конкретного действия, и мы делали то, что инстинктивно считали наилучшим, не вдаваясь в оценку наших побуждений и не формулируя целей. За этим инстинктом не было знания прошлого, суждения стали по-женски интуитивными и теперь подтачивали мою уверенность. Поэтому в теперешнем вынужденном бездействии я искал соответствия собственных действий своей же начитанности и тратил время между часами тяжелого сна с кошмарами на осмысление происходящего.
