Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир (книга жизни .txt, .fb2) 📗
Я ворочаюсь в подвесной койке, стуча зубами. Ни свитера, ни одеяла, ничего. Только шалъвар хамиз, в котором меня пять дней назад арестовали в Карачи. Одна из надзирательниц меня пожалела и дала носки, но утром, боясь наказания за неуставное милосердие, забрала обратно. Все кости ломит. Было бы хоть что-то видно, можно было бы ходить. Но электричество выключено на ночь. С семи часов вокруг холодная тьма.
Полиция пришла за мною 7 марта на Клифтон, но меня не обнаружила. Я переночевала у Самийи, чтобы не участвовать в совещании матери с лидерами ДВД, чтобы не бросать на себя тень участия в политике. Не обнаружив меня, полицейские озадачились, бросились в дом моей кузины Фахри, а на Клифтон, 70, арестовали мать и принялись искать меня в доме. Искали они столь рьяно, что Санни заметила одному из них, полезшему проверять спичечные коробки: «Думаете, она превратилась в муравья?»
Следующий ход — рейд по семьям моих школьных подруг, включая семейство зороастриицев Пантаки. Их 25-летнюю дочь Пари забрали в полицию и допрашивали семь часов. Поскольку Пари и ее семья принадлежат к религиозному меньшинству, а политика военного режима направлена на исламизацию, каждый немусульманин автоматически попадает в число чужеродных, подозрительных элементов. «Мы знаем, что делать с такими отщепенцами, — сказали родителям Пари в полиции, когда они забеспокоились о дочери. — Лучше не суйтесь в политику нашей страны, вам до нее нет дела».
Обыскав еще два дома, семейств Пучи и Хумо, полиция нашла меня наконец в доме доктора Ашрафа Аббаси, бывшего вице-спикера Национальной ассамблеи и одного из врачей моей матери в Карачи.
— Полиция собирается обыскивать дом, — сообщил сын доктора Аббаси Сафдар.
Я как раз собиралась воспользоваться их домашним телефоном, имевшим прямой набор междугородной связи, чтобы позвонить в Исламабад. Мы удивленно повернулись к Сафдару. Так как я о вчерашних рейдах полиции еще не знала, а сама от политической деятельности воздерживалась, то подумала сначала, что полиция ищет доктора Аббаси или старшего сына Мунаввара.
— Попроси их подождать с обыском, — сказала я Сафдару. — Спроси, кто им нужен.
Он вышел и тут же снова вернулся.
— Вы.
Этот арест ужасающим образом отличался от всех остальных. Я сразу это почувствовала, когда мне предложили влезть в кузов джипа, забитого полицейскими, не похожего на автомобили, в которых меня перевозили раньше. Я наотрез отказалась, и они в конце концов усадили меня рядом с водителем. Машин, сопровождавших меня по пустынным улицам, было, как обычно, немало, а привезли меня в полицию, что тоже не радовало. Такого со мной прежде не случалось. Что происходило? Никто ничего не говорил, я пять часов просидела в пустой комнате, наблюдая, как полицейские дымят дешевыми сигаретами да плюют в никогда не мывшиеся стены бетелевой жвачкой. И на всех лицах застыл страх. На этот раз, как мне вскоре предстояло узнать, Зия побил свои прежние рекорды жестокости.
Я еще не знала, что по всему Пакистану прокатилась самая мощная за все время военного положения волна арестов. По данным «Эмнисти Интернэшнл», оценки которой всегда занижены, в марте 1981 года власти арестовали 6 тысяч человек. Через пять дней после угона самолета Пакистанских международных авиалиний 2 марта Зия решил использовать этот предлог для расправы с ДВД. Арестовали всех, хоть как-то связанных с ДВД и ПНП.
В Исламабаде арестовали Ниязи. Приехали за Аминой, но, увидев, что она беременна, на девятом месяце, вместо нее забрали ее мужа Салима. От потрясения у нее начались преждевременные роды. Яхью Бахтияра, главу команды адвокатов отца и бывшего генерального прокурора Пакистана, арестовали в Белуджистане. Фейсал Хайят, бывший член Национальной ассамблеи, племянник изгнанного из страны главного уполномоченного по Ларкане, был арестован в Лахоре; арестовали многих женщин, состоявших в женском крыле ПНП. В Равалпинди в третий раз арестовали Кази Султана Махмуда, заместителя управляющего отелем «Флэшман». Схватили Иршада Рао, редактора «Мусават» в Карачи, Первеза Али Шаха, ведущего члена ПНП в Синдхе. Всех не перечесть. И обхождение с арестованными на этот раз оказалось беспрецедентно варварским.
— Где моя мать? — спросила я у группы полицейских, дежуривших в комнате.
— В Центральной тюрьме Карачи.
— В «доме отдыха»? — Домом отдыха называли относительно комфортабельную гостиницу, в которой останавливались посещающие тюрьму официальные лица. Там вначале содержали отца.
— В камере.
Я ахнула. Моя мать, вдова бывшего премьер-министра, в камере класса С без водопровода, без постели, без воздуха!
— Куда вы меня отправите?
— К матери. Но они лгали.
Пять дней меня продержали в «доме отдыха» Центральной тюрьмы Карачи. Никто не говорил мне, где мать, прикидывались незнающими, не желали даже сказать, в Карачи ли она. Мне отказали в свидании с адвокатом. У меня не было с собой никакой одежды, лишь то, в чем меня арестовали. Ни расчески, ни зубной щетки и пасты — ничего. Я лечилась от проблем женского характера, вызванных напряжением, мне нужны были лекарства, но ни врача, ни женщины, с которой я могла бы поделиться, сказать, в чем я нуждаюсь, не было.
— Сегодня ночью, в полтретьего, вас заберут. Будьте готовы, — сообщил, входя ко мне, начальник тюрьмы вече ром 12-го. Выглядел он испуганным.
— Куда? Никакого ответа.
— Где моя мать? Снова молчание.
Впервые я испугалась. Слышала я толки, что тюремное начальство иногда вывозит ночью неудобных узников в пустыню и тайком убивает их. Тела спешно закапывали, а родственникам сообщали, что они либо убиты при попытке к бегству, либо нежданно-негаданно скончались от сердечного приступа. Прибыв в «дом отдыха», я сразу же написала письмо в Верховный суд Синдха, обжалуя свой арест и требуя либо провести суд, где я смогу защищаться сама, либо допустить ко мне адвоката. Теперь я лихорадочно искала возможность переправить это письмо.
— Отошлите это письмо в суд, — шепнула я тайком од ному из надзирателей, дожидаясь, когда за мной прибудут. Он без слов спрятал письмо в карман. И то слава богу. У меня появилась надежда. По крайней мере, если письмо дойдет, можно будет проследить, откуда меня вывезли.
В полтретьего прибыл фургон, набитый женщинами-полицейскими, а также несколько грузовиков с полицейскими и солдатами. Меня на большой скорости повезли в машине с затемненными стеклами, как будто боялись засады. Вдруг машина остановилась, я услышала переговоры по радио.
Сопровождающие получали инструкции, что со мной делать дальше, и я поняла, что нахожусь в аэропорту. Куда меня отправят, оставалось, однако, неясно. Но если это регулярный рейс… Расписание полетов я помнила целиком, но в это время вообще никаких вылетов. Может, в Ларкану, утешила я себя. Может быть, специальный военно-транспортный самолет ради секретности. Может быть, ждут его приземления. Но моторов не слышно. Так я сидела и ждала, сидела и ждала, пока не начало светать.
В 6.30 на летном поле появился рейсовый самолет. Меня загнали в салон, одна надзирательница села рядом, две сзади, две через проход.
— Куда мы летим? — спросила я стюардессу. Надзирательница не дала той ответить.
— Вы под арестом, не имеете права ни с кем разговаривать.
Что происходило? Газет я не видела все пять дней, проведенных в тюрьме в Карачи, не имела представления о причинах столь жесткого обхождения со мной и с матерью. Понятно, что основная причина — образование Движения за воссоздание демократии и брошенный генералам вызов, именно это вызвало волну арестов. Но в течение недели перед моим арестом в газетах ничего экстраординарного я не заметила. Что дало толчок этим новым бесчинствам режима? И почему на лицах сопровождающих меня женщин в форме такой страх? И на лицах пассажиров.
Стюардесса передала мне газету. Большинство материалов не о ДВД, а об угоне самолета. Угонщики потребовали освобождения пятидесяти пяти пакистанских политических заключенных и приказали лететь в Кабул, столицу Афганистана, где они расстреляли одного из пассажиров. Названо имя: майор Тарик Рахим, бывший адъютант моего отца. Затем пилота заставили лететь в Дамаск, столицу Сирии.
