Подробности войны - Коробейников Максим (читаемые книги читать txt) 📗
- Ну как там твоя снайпериха? - он ответил, не задумываясь:
- А что, товарищ капитан, обижаться не стоит. Не на кого-нибудь, на нашего комбата глаз положила, ему кровь полирует, шельма. Его выбрала. Значит, она еще и умна больно. Никому не обидно.
Скоро она стала приходить к нам. Было ясно, что капитан Логунов влюблен в нее.
Заяц старался изо всех сил. Он делал все, чтобы Зина приходила чаще: встречал ее, угощал, провожал и смотрел на нее с любовью, подобно своему хозяину. Мы были рады, что Иван Васильевич ожил, снова захотел жить, выпрямился, повеселел.
Не знаю, была ли Зина в самом деле красива, можно ли было серьезно говорить о том, что улыбка ее была очаровательной. Может, Зина была только уверена в себе и горда, а мы принимали это за красоту. На нас она смотрела несколько свысока. Ее можно было оправдать: нам самим на себя смотреть не хотелось, на таких грязных и обросших.
Но комбата нашего - хотелось верить - она любила. Это ради него она нам делала одолжение. Снисходительно и в то же время приветливо кивала головой, снимала серую каракулевую шапку, закалывала волосы, рассыпавшиеся по плечам.
Я вспоминал при этом, как Иван Васильевич говорил когда-то Зайцу о том, что женщинам тяжелее, что их надо прощать. "А разве тяжело таким, как Зина? думал я. - Ее нечего было жалеть. Она, казалось, могла заставить вздрогнуть и замереть сердце любого из нас".
Странно и непонятно было одно: как она очутилась в полку? Как ее не оставил в большом штабе какой-нибудь влюбленный начальник? У нас в батальоне была всего одна женщина - санинструктор седьмой роты Маша Шорина. Широколицая, с мужской фигурой, с сиплым от табака, прокуренным голосом, в поношенном солдатском обмундировании. Она страдала, находясь одна среди мужиков. Ни умыться, ни переодеться. И хоть бы кто-нибудь раз загляделся на нее. Сколько народу вытащила из смерти эта некрасивая женщина. И все будто не в счет.
Когда она лежала убитая в траншее летом, то мы вдруг увидели ее оголенные ноги (юбка была коротка, чтобы закрыть их) и втайне подумали: какие они сильные и красивые. Все удивились, как это мы ни разу не заметили, когда она живая была.
Вот такую несчастную женщину нужно и можно было пожалеть. А Зина красивая. На чем она надорвется? Кто пройдет мимо нее?!
Приходя к нам и усаживаясь на самом почетном месте, Зина укладывала на колени снайперскую винтовку и говорила кому-нибудь:
- Ну-ка, дай ножик.
Каждый рад был услужить. Мы вытаскивали на выбор сразу несколько ножей. Она брала у кого-нибудь и, мило прикусив нижнюю губу, забавно и сосредоточенно делала на прикладе очередную зарубку. Мы смотрели, затаив дыхание, и думали: бывают же такие красавицы. Она в нашем представлении была недоступна, величава, даже изящна.
Конечно, кругом ни одной женщины, а мы только входили в зрелость.
Надо сказать, она тоже старалась нам понравиться, это я сейчас хорошо понимаю. Когда она была нежна и любезна с нами, Иван Васильевич, конечно, хмурился, если с кем-нибудь вступала в разговор, то краснел, что пугало нас.
Но известно, что святые на нашей земле встречаются редко. Как-то во время разговора втроем (Зина, комбат и я) я заметил, что они сидят так, что их колени соприкасаются, а он рукой тайно гладил ее по коленкам.
Наконец стало известно, что Зина ночевала у Ивана Васильевича. Это все в наших отношениях расставило по своим местам. Зина приходила к комбату и часто оставалась у него. Комбат, конечно, гордился ею. Однажды сказал мне:
- Скоро приглашу вас на свадьбу.
Я был рад: добрее, чище и смелее капитана Логунова я никого не знал. О Зине не говорю: мне казалось, перед ее непобедимым очарованием распахиваются любые ворота и смягчаются любые сердца.
Так продолжалось долго, пока не пришла беда.
Однажды во время наступления мы прорвали передний край противника и начали преследование. Немцы отходили по проселкам, уносили с собой убитых и раненых. То и дело на тропинках, пробитых в снегу отступающими, мы видели многочисленные следы кровавой схватки: коричневые пятна на снегу, вытоптанном людьми, кровавые бинты, разбитые предметы солдатского снаряжения.
Однажды вот так, двигаясь по просеке - он впереди, я сзади, - Иван Васильевич остановился и, когда я приблизился, сказал:
- Вот эта чертова Зина, до чего она меня довела!
- А в чем дело, Иван Васильевич? - испуганно
спросил я.
- Понимаешь, бояться начинаю.
- Чего?
- Чего-чего, - передразнил меня комбат, - смерти, вот чего. Боюсь, что убьют. Никогда не боялся.
- А с чего это убьют?
- Вот возьмут и убьют. Прилетит шальная, и все. Прощай любовь в начале мая.
- Да вы что?!
- Люблю я ее. Вот и боюсь: жалко оставлять такую.
Я еще не испытал любви, потому мне казался смешным его разговор.
- Любите, так радоваться надо, - сказал я, - чего бояться-то?!
Мы ночевали в немецких блиндажах. Утром Анатолий сказал мне:
- Товарищ капитан, что делается-то?!
- Что случилось? - спросил я.
- Да утром я выбежал в траншею, а Зина от комбата выходит.
- Ну и что? спокойно рассудил
- А то, что грех большой. Разве можно в такое время?
- Суеверие это, Анатолий, я, - выбрось из головы.
- Ну дай бог.
Он вообще часто обращался к богу, когда начинались бои, а когда они заканчивались, бог для него будто переставал существовать.
Весь день мы шли по пятам отходящего противника. Вечером немцы закрепились на полотне железной дороги. Мы вынуждены были устроиться на ночлег в осушительной канаве, удаленной от насыпи метров на двести и идущей параллельно ей. Поужинали. Заяц и Михеев устроили нам что-то вроде убежища: вкопались в снег, выстлали лапником дно канавы, постелили полушубки, и, усталые, мы расположились на ночевку. Уже засыпая, услышали, как часовой окликнул кого-то:
- Стой, кто идет?
Кто-то ответил. Вскоре плащ-палатку откинули, и Заяц тихо сказал:
- Товарищ капитан, замполит полка.
- Черт его принес, - произнес Иван Васильевич, поднимаясь и громко зевая.
- Что это вы так рано на насест, как куры? - спросил замполит.
- Устали.
- А посты проверили?
- Конечно.
Капитан Власов был недоволен, что мы улеглись перед немцами как в своем доме:
- Беспечность проявляете!
Нам не понравились эти слова. Замполит понял, что перехватил, начал объяснять и оправдываться:
- Я тут Ухина послал проверить второй батальон. Жду не дождусь, когда он доложит. Посылаю за ним ординарца, а Ухин, оказывается, спит в своей землянке и никуда не выходил.
- Судить надо, - сказал комбат.
- Так вы тоже спите, а на левом фланге у вас разрыв с двенадцатым полком. - - Ну и что?
- Все может быть, вот что.
- Если я сам, как пеший посыльный, не бегаю, значит, уже беспечность? спросил комбат.
- Все-таки пойдем посмотрим.
- Ну сходите, я вам офицера в сопровождающие дам. Я устал как черт... Измотаешься, а утром- опять вперед.
- Все так!
- Все, да не все...
- А кто не так?
- Что мы, дети, что ли? - вскипел Иван Васильевич. - Вы завтра на лошадку и поскакали, а мы пешком. Есть разница?
- Ну тогда я пойду один, раз уж так устали. Не могу допустить, чтобы немцы ваших пулеметчиков в плащ-палатке спящих к себе унесли.
- Попробуйте их унести. - С этими словами комбат поднялся, вылез из убежища, лихо надвинул кубанку набок.
- Я готов.
Замполит начал снова оправдываться:
- Надо же показаться, воодушевить.
Комбат не соглашался:
- Каждый должен за свое отвечать, а то лезем в любую дыру, солдат как ребенок стал. Не скажи - не умоется, не дай команды - не окопается. Людей разложили совсем.
- Ну-ну, ты не в царской армии.
Я тоже вылез из убежища, и мы вчетвером пошли на левый фланг. Прошли метров триста. Часовые окриками "Стой, кто идет?" - не раз останавливали нас. Подошли к мостику через канаву, под которым солдаты соорудили спальню: тихо, уютно и надежно. Они копошились, устраиваясь на ночлег. Мы не стали их тревожить, а вылезли из канавы и, обойдя сверху, снова запрыгнули в траншею.
