Артековский закал - Диброва Алексей (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Ну, что, полтавчанин, — домой скоро поедешь?
— Да, наверное, скоро, слышал недавно по радио об освобождении Полтавы и ряда районных центров, в том числе и Лохвицы.
— Вот видишь, для тебя наша армия как старается, — улыбнулся Гурий Григорьевич. И в упор спросил: — А хочешь домой?
— Ну, что за вопрос, Гурий Григорьевич, — кто же не мечтает о доме!
— У тебя есть возможность поехать домой раньше, чем кому-либо.
— Каким образом?
— Есть решение крайкома комсомола о направлении в освобождённые районы Украины комсомольцев, живущих в данное время здесь, в Алтайском крае. Если имеешь желание работать на комсомольской работе в своей области, то мы дадим рекомендацию, и после её утверждения высшими инстанциями получишь соответствующие документы и погоняй домой!
— Согласен, хоть сейчас! — обрадовался я.
— Ну и хорошо! А я, было, думал, что снова откажешься, как тогда, когда не захотел вожатым.
— Тогда было другое дело…
— Вот и хорошо, договорились! — похлопал он меня по плечу. — Будем рекомендовать тебя для работы на Полтавщине. Жди!
— Большое спасибо!
У меня словно крылья выросли! Поделился с ребятами своей радостью, а они от души завидовали мне, будто я уже еду домой.
Отцу я сразу же написал письмо и тоже поделился приятной перспективой.
…Представлял, как пройду улицами родной Лохвицы, как встретят родные — мама и братишка. Рисовал в воображении картины разрушенного хозяйства области, предстоящую комсомольскую деятельность. Трудностей, конечно, не боялся, возможно потому, что не представлял их во всём объёме. Чувствовал в себе силы, знал, что Артек многому научил в комсомольских делах, сознавал, что это был лишь минимум практических навыков для предстоящей комсомольской работы. Стал с нетерпением ожидать, когда мне скажут: езжай!
Но время проходило, а меня никто не беспокоил. При встрече с Ястребовым я выжидающе смотрел ему в глаза, а он, понимая моё состояние, молча разводил руками.
А багряная осень властно шагала по взгорьям. Снова горы радовали взор своей чарующей красой, нежными оттенками: на их громадной панораме осень-художница умело накладывала яркие, нежные краски — берёзы стояли в жёлтом наряде, клёны сбрасывали красные листья, вербы оставались зелёными, а хвойные породы, словно ещё сильнее потемнели.
Помню, залюбовавшись разноцветьем убранства гор, мы поспорили — смог ли бы Левитан воссоздать эту красу на полотне?
На удивительную гамму цветов можно было смотреть часами, но не всегда было свободное время. После трёх уроков мы бежали на картофельное поле и заготавливали для зимы картофель, сортировали и прятали в новое хранилище.
После полевых работ мы пошли на заготовку дров. Рубили в горах толстые сосны и ели, обрубали ветки, сучья, и лошади тащили брёвна к дороге, а часть распиленного леса шла сплавом по реке.
Вечерами готовили концерт к двадцать шестой годовщине Октябрьской революции: хор разучивал новые песни, оркестр тоже готовил новый репертуар, в красном уголке тренировались танцоры, а Женя Чебан учила любимые ею стихи Маяковского, которые только ей удавалось продекламировать в нужном стиле.
Я не знал, буду ли в лагере на празднике, так как ожидал повестку из военкомата. Ещё летом артековцев, кому исполнилось семнадцать, вызвали в военкомат, и мы стали призывниками.
Помню, как в райцентре — Смоленском — нас повели в парикмахерскую, и всех — «под Котовского». Почему-то было жаль каштановых прядей, падавших на колени. На следующий день в лагере каждый, даже малыши, старались щёлкнуть по стриженой голове. Утром я ещё был в постели, когда девушки вошли без стеснения в палату, сорвали с головы одеяло и разбудили меня:
— А ну, солдатик, покажи свою стриженую макушку!
Такие же любезности оказывали Мише Фаторному, Бене Некрашиус и Натану Остроленко. Володю Аас тоже вызывали в военкомат, но ему сказали, что призовут немного позже, и он будет служить в эстонском корпусе. Теперь же мы ожидали со дня на день вызова насовсем.
О Мише Фаторном скажу несколько слов: после поражения молнией он чувствовал себя плохо. Здесь, в Белокурихе, он регулярно принимал радоновые ванны, стал понемногу делать утреннюю гимнастику и здоровье постепенно улучшилось: спокойным стал сон, появился аппетит, меньше беспокоили конвульсии мышц шеи. Миша стал заметно исправляться, и его вместе с нами признали годным к строевой службе.
Нужно отметить, что в военные годы медики не особенно были придирчивы к нашим физическим недостаткам.
О поездке на Полтавщину я перестал верить, мои мечты постепенно растаяли, оставив горечь несбывшихся надежд на душе.
В военкомат нас вызвали на десять утра шестого ноября.
— А как же концерт? — спрашивали меня ребята.
— Спросите у дяди военкома! — советовал Натан.
Кто-то нас подвёз в Смоленское. Призывников прибыло много, Ещё раз прошли всевозможные комиссии и стали ожидать дальнейших указаний. В шесть часов вечера прослушали последние известия и сообщение Совинформбюро: Левитан прочитал приказ Верховного главнокомандующего об освобождении столицы Украины — Киева.
— Это для тебя праздничный сюрприз! — радовались вместе со мной друзья.
«Так вот о каком „большом наступлении“ намекал мне в последнем письме брат!» — подумал я в тот момент.
Вскоре нам сообщили, что мы можем отправляться домой, но чтобы быть наготове: в ближайшие дни нас призовут для службы в ряды Красной Армии.
Домой возвращались пешком, торопились из последних сил, чтобы попасть на концерт. «Жаль будет, если из-за нашего отсутствия сорвётся концерт!» — думал каждый из нас.
Но вот и село, быстро прошли длинную улицу и мимо столовой завернули прямо к клубу. Со сцены объявили следующий номер — концерт уже заканчивался, когда нас заметили в дверях.
— Ура! — закричал кто-то из малышей.
— Привет солдатам!
Мы в какой-то нерешительности стояли у двери, а возле нас шумела орава милых артековцев, мы были тронуты их вниманием и сердечностью, молча их благодарили.
— Быстренько раздевайтесь и на сцену, собирай своих музыкантов! — как ни в чём не бывало распоряжался Дорохин. — Инструменты здесь! Он заметил наш смущённый вид:
— Наверное, это — твоя последняя возможность выступить с оркестром Артека? Так что ли?
— Пожалуй, верно! — согласился я.
После концерта начались танцы. Боря Макалец улыбался:
— Хорошо, что вернулись, а то пришлось бы мне самому отдуваться! Играй, Алёша, сегодня ты, а я своё ещё отыграю, — меня, наверное, не скоро возьмут, — разочарованно закончил он, показывая на постоянно заткнутые ватой уши.
Я не стал противоречить. Для меня было счастьем приносить пусть даже небольшую радость моим прекрасным друзьям — братьям и сёстрам по Артеку. Только сейчас, когда пронеслось дуновение разлуки, почувствовал, как тяжело оставлять лагерь, вот эти родные улыбающиеся лица. Они стали моим вторым «я», наша радость была общей, вместе переносили и невзгоды, и временные неудачи, и радость — и эти военные неспокойные месяцы и годы.
Я тоже старался улыбаться кружившимся парам, воспроизводя на клавишах баяна свои чистые, сердечные чувства к этой многоголосой, разноязычной артековской семье. Хотелось, чтобы нескончаемым был этот праздничный вечер, чтобы чувства артековской дружбы были прочными долгие годы.
Мне казалось, что в глазах друзей я читал точно такие же мысли…
