Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич (прочитать книгу TXT) 📗
Сопротивления практически не было, встречались мелкие группки. Мы шли колоннами. Я шел за кавалерийским корпусом, параллельно двигался 1-й Красноградский механизированный корпус Кривошеина. Взяли Слуцк. Тут было решено снять из под окруженного Бобруйска танковый корпус и держать окружение артиллерией. Мой дивизион послали назад на Бобруйск усилить кольцо окружения.
Идем к Бобруйску по булыжному шоссе. Середина дня, пора бы покормить людей. Смотрю – сбоку от шоссе, на поляне, стоят две тридцатьчетверки, ремонтируются. Вот тут и покормимся. Завернул к ним на поляну. Все забегали с котелками, карабины развесили по фермам установок. Привыкли, что нам ничего не делается…
Только расселись с котелками – с того края поляны встали и пошли на нас человек восемьсот немцев. Мы начали отстреливаться, да разве удержать бы их нам. Но танки повернули башни и стали сечь из пулеметов. По шоссе подошла пехота, и немцы начали сдаваться.
После этой истории у меня на каждой установке появился трофейный пулемет МГ. Это были хорошие машины, со стальными патронными лентами. У «максимов» ленты были матерчатые. Чуть отсыреют – беда. Когда потом под Люблином на нас наскочило человек четыреста власовцев, мы крепко из этих МГ всыпали им.
Подошли к Бобруйску. Стреляли по целям, которые нам дал штаб артиллерийской дивизии. Взяли город. Город был забит трофеями.
А нас вывели из него, придерживая для броска на Ковель. Тут, пока была передышка, мы отпросились у начальства за трофеями в Минск. Покатила сборная солянка на двух машинах: я, начальник штаба дивизиона Ваня Савченко, начальник связи дивизии майор Кобозев и другие.
Трофейнулись здорово: взяли штабной автобус, легковую «рено» бежевого цвета, консервы, спиртное, бумагу – не на чем было писать донесения. Выезжаем из Минска: захолустная улица, какой-то переезд. Я в автобусе за рулем, рядом Ваня Савченко. Еду первым. Ваня мне говорит:
– Комдив, немцы!
Третьим у нас был Давыдов, командир штабной батареи. Он усомнился:
– Да это, наверное, пленных гонят.
Ваня:
– Хороши пленные – с винтовками и автоматами.
Я стал разворачиваться. Автобус – громадный дизелюга. Бампером вышиб ворота, застрял, заглох. Давыдов выскочил через нас. Ванька – за ним, запутался в какой-то колючей проволоке, упал, порвал все штаны. Немцы бегут к нам. Я стал стрелять по ним из пистолета. Это, конечно, как мертвому припарки, но действует – никто не рвется первым. Странно, но немцы не стреляли.
За нами ехали две наших машины «додж 3/4», «шевроле» и трофейная «рено». Нас похватали в «шевроле», и мы удрали.
Автобус жалко, жалко бумагу, выпивку… Мы подождали с час, вернулись к нашему автобусу. Он стоит нетронутый, немцев нет. Я сел в него включил стартер, задним ходом вылез из ворот, и мы покатили. Трофейная команда на грузовике пыталась меня остановить, но я наскакивал на них бампером, и им пришлось нас пропустить.
Штаб дивизии отпустил нас в Минск при условии, что мы с ними поделимся. Подъезжаем к штабу, ребята говорят: «Приедем, Дорофеев все отберет». Дорофеев был начштаба нашей 5-й дивизии, трудный мужик. Мы остановились, не доезжая до штаба, переложили из автобуса в свой «шевроле» бумагу, консервы, спиртное и, оставив «шевроле» сзади, поехали дальше налегке. Дорофеев спрашивает:
– А где же «шевроле»?
– Спустил баллон.
Как мы и ожидали, Дорофеев отобрал у нас автобус с оставленным для него барахлом.
Он сделал меня в это время начальником разведки в штабе дивизии. И тут почти сразу освобождается в штабе место начальника оперативного отдела. Дорофеев предложил его мне. Сильное повышение, не по моему капитанскому чину… Я взвыл, запросился назад, на свой, еще не занятый, дивизион. Дорофеев пригласил меня на ужин. Выпили по рюмке. Говорит:
– Я тебя понимаю: там ты сам себе хозяин.
Обещал отпустить. Я звоню своему командиру дивизиона Вальченко: так и так.
– Я высылаю за тобой машину, – тут же отреагировал он.
– Неудобно, приказа еще нет.
– Завтра будет.
И через час я уже ехал к себе.
После Минска у нас был большой марш километров на четыреста: Сарны, Ковель…
1– й Белорусский фронт, куда мы входили, наносил левым флангом удар на Холм-Люблин-Вислу.
В рейде взаимодействуешь чаще всего с танковыми соединениями. Перед Бугом мне понадобилось приехать в штаб 2-й танковой армии. Про командующего армией Богданова говорили, что он скор на руку. Я ему прощал: он до войны сидел. Начальник штаба Радзиевский говорит мне:
– Сейчас лучше не суйся. Он страшно зол.
Идем по лесу. Сумерки. Впереди Богданов, за ним свита, я плетусь в конце. Вдруг Богданов запнулся об какого-то младшего лейтенанта, сапера, тот сидел на корточках и в чем-то ковырялся. Богданов со злости – хлоп его по спине палкой. Тот выпрямился, оказался большущим мужиком лет сорока, и раз – командующего с маху по физиономии. Тот как стоял, так и сел. Сапер, узрев, отчеканил: «Виноват, товарищ генерал!» Богданов поднялся, сделал несколько шагов, крепко выругался и пошел дальше. Сапер стоял во фрунт. Свита почтительно огибала его в полном молчании. Два дня армия только об этом и говорила.
Во время этого рейда кормились только тушенкой. Ее звали «чикаго» или «второй фронт». В дивизионе у меня были здоровенные ребята – тихоокеанские матросы. Им мясо надо. А в Польше жутко расплодились зайцы: немцы отобрали у поляков охотничьи ружья. Поляки плакались – зайцы все обжирали. На одном ночлеге охотники взяли у меня «виллис»и отправились на промысел. Просыпаюсь – весь дивизион обдирает шкурки. Набили девяносто пять зайцев.
Позже мы останавливались в поместье Радзивиллов. Охотничьи угодья магнатов. Все охотятся, а я что – хуже всех? Лес чудесный. По всему лесу ковром – порнографические открытки. Остались от немецкой колонны, которую мы побили на подходе. У меня была изящная винтовочка, итальянский автомат «беретта», по сорок патронов в магазине. Я взял два магазина и пошел на охоту – шинель нараспашку. Ходил-ходил, никого не встретил. Назад идти – будут смеяться: «Охотник! Убил ноги и время». И тут я увидел две косули. Шарах-шарах – подранил обеих. Побежал за ними. Убил одну, потом вторую. А как их дотащить? Я волок их километров пять. Перетаскивал по очереди. Протащу одну косулю, брошу на нее шинель, пистолет, «беретту» – иду за другой. Метров за сто пятьдесят от дивизиона пришел, сказал: «Идите, принесите…». Ноги подгибались. Первый и единственный раз в жизни был в охотничьем азарте. Вылупив глаза: убить – и все! А там было и опасно: немцы шастали по лесам. Мы шли быстро и обгоняли их.
Течение рассказа о 44-м военном годе застопорилось под Люблином, на немецком лагере смерти Майданек. Игорь Сергеевич долго молчал. Потом произнес: «Жуть…» Добавил: «Когда после этого нам повстречались власовцы…»
Игорь Сергеевич рубанул рукой. Я взглянул ему в лицо и отвел глаза. Неподвижный, почерневший лик. Мелькнуло: «Как у Горгоны…» Единственный раз, когда мне приоткрылось, каким он мог быть на войне.
Вспоминаю не записанный сразу эпизод. Не помню, когда это было и где.
В блиндаже допрашивают пленного немца. Он молчит. Тут входит Игорь Сергеевич: «Усталый, обледеневший, злой, как черт». Немец взглянул на него и быстро-быстро заговорил.
Мы вышли на Вислу в районе Казимежа. Наверное, в июле, если не в августе. На том берегу наша пехота уже захватила плацдарм – километр в глубину, четыре по фронту, Магнушевский плацдарм, с которого потом началась Висло-Одерская операция. Плацдарм держала 69-я армия Колпакчи. Красивый был мужик. Он погиб после войны – упал на вертолете.
Я выбрал роскошный наблюдательный пункт. С нашего крутого берега весь плацдарм смотрелся, как на ладони. Напротив – белый замок Яновец.
Каждый вечер мы купались в Висле. Только в темноте, и не плескаясь. Как плесканешь – по тебе с той стороны метров с трехсот – пулемет. По звуку – и точно стреляет, зараза. Потом навели мост. Раз я стою днем, соображаю, не искупаться ли. Тут подходит Колпакчи: «Капитан, искупаемся». И мы искупались.
