Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин (электронная книга txt) 📗
Но гораздо опаснее был внутренний враг: религиозное равнодушие. Большинство из нас учились не для свящества, а чтобы получить места преподавателей, иногда — чиновников, и лишь 10 процентов шли в пастырство, то есть на 50— 60 человек курса каких-то 5–6 человек.
При таком равнодушии вообще, к пастырству в частности, должно быть понятным и равнодушие студентов к всероссийскому светильнику, о. Иоанну. А тут еще подошли революционные времена: студенты интересовались политикой, забастовками; а о. Иоанн попал на “доску” правых: не по времени уже был он.
И даже профессора, более ответственные люди, чем мы, молодежь, ничуть не интересовались о. Кронштадтским. Однажды мне, как регенту хора, пришлось завести разговор с ученейшим профессором, протоиереем Орловым, о богословии. Я сослался на о. Иоанна. А он иронически сказал мне:
— Ну какой же это богослов?!
Пришлось прекратить разговор.
Была некоторая часть столичного духовенства, которая, вместе с паствами своими, почитала о. Иоанна. Еще более почитало его духовенство в провинции.
Но самым главным почитателем — как всегда — был наш так называемый простой народ. Не обращая никакого внимания на высших, он тысячами и за тысячи верст и шел, и ехал, и плыл в Кронштадт. К тому времени уже вполне определилось разделение между народом и интеллигенцией, а отчасти — и духовенством, которое скорее можно было отнести к интеллигенции, чем к простонародью. Это разделение было и в наших школах… Мало того: даже архиереи не проявляли особого интереса к о. Иоанну. Мне, впрочем, известно несколько имен, которые почитали его и старались быть с ним в общении… Но в глубине души и архиереи, и иереи чувствовали высоту батюшки. Очевидцы рассказывали мне, как огромная зала Дворянского Собрания, во главе с тремя митрополитами, ждала обещавшего приехать на духовный концерт о. Иоанна. И когда он вошел туда, то тысячи людей встали, в потрясающем до слез благоговении, как один человек. Архиереи облобызались с ним, предложили сесть рядом на приготовленное ему место… И концерт начался.
Среди глубоких почитателей о. Иоанна был и архиепископ Финляндский Сергий, впоследствии — патриарх Всея Руси. Я в то время (1908–1910) был у него личным секретарем. И помню, что он завел у себя и в Выборге, и на Ярославском подворье[178] обычай — читать ежедневно вместо всяких поучений — слова батюшки. И один из монахов, о. В–фий, читал нам его простые, но православные беседы. Это уже было начало прославления. А другой богослов, архимандрит Феофан, ставил его творения наряду со святыми отцами и советовал их изучать так же серьезно, как и древних отцов.
А мы, студенты и профессора, не интересовались. Боже, как горько! Как стыдно теперь! И сейчас вот плачется от нашей нищеты и от окамененного нечувствия. Нет, далеко не все было благополучно и в Церкви. Мы становились теми, о коих сказано в Апокалипсисе: “Так как ты ни холоден, ни горяч, то изблюю тебя из уст Моих…” Пришли скоро времена, и мы, многие, были изблеваны даже из Родины… Не ценили мы святынь ее. Что посеяли, то и пожали.
Вот почему и я не на первый год поехал в Кронштадт, а уже на второй, вместе с двумя другими товарищами, младшими по курсу.
То был холодный ноябрь[179]. Но снегу почти не было. Извозчики ездили еще на пролетках.
Приехали в гостиницу “Дома трудолюбия”, созданного о. Иоанном. Там нас, как студентов академии, приняли со вниманием. Утром нужно было вставать рано, чтобы в 4 часа уже быть в храме. Нас провели в алтарь собора. Андреевский собор вмещал, вероятно, 5000 человек. И он уже был полон. В алтаре, кроме нас, было еще несколько человек духовных и несколько светских лиц.
Утреню начал один из помощников о. Иоанна. А скоро через узкую правую боковую дверь алтаря вошел и батюшка в меховой шубе — дар почитателей. Отдавши ее на руки одному из сторожей (их было много в соборе, как увидим), он, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, быстро и решительно подошел к престолу и также быстро пал на колени перед ним… Не помню: перекрестился ли он на этот раз? После я заметил, что он не раз падал ниц, не крестясь: очевидно, так требовала его пламенная душа. Иногда, вместо креста, всплескивал руками, а иногда и крестился. Ясно, что для него форма не имела связывающего значения, — как и должно быть у людей, горящих духом: “не человек для субботы, а суббота для человека”, — говорил Господь. Конечно, это право принадлежит не нам, рядовым и слабым людям, а окрепшим в благодати Божией; поэтому никому нельзя искусственно подражать таким великанам…
После этого батюшка обратился уже к присутствовавшим в алтаре и со всеми нами весьма ласково поздоровался, преподав мирянам благословение.
Потом быстро оторвался от нас и энергично пошел к жертвеннику. Там уже лежала целая стопка телеграмм, полученных за день и за ночь со всех концов Руси. Батюшка не мог их сразу и прочитать здесь. Поэтому он с тою же горячностью упал перед жертвенником, возложил на все эти телеграммы свои святые руки, припал к ним головою и начал тайно молиться Всевидящему Господу о даровании милостей просителям… Что потом делалось с этими телеграммами, я лично не знаю: вероятно, секретарствующие лица посылали ответы по адресам, согласно общим указаниям, данным батюшкою. В особых случаях им самим составлялись тексты для телеграмм. Да ведь, собственно, и не в этих ответах было главное дело, а в той пламенной молитве, которая возносилась им перед жертвенником или в других местах, где захватывали его просьбы…
Между тем, утреня продолжала идти своим порядком.
После шестопсалмия, во время великой ектении, батюшка в одной епитрахили быстро вышел на правый клирос. На этот раз ему показалось, что недостаточно света. И он, подозвав одного из церковных служителей, вынул из кармана какую-то денежную бумажку и вслух сказал:
— Света мало! Света!
Очевидно, полутемнота храма не соответствовала его пламенному духу: Бог есть Бог светов! Бог славы и блаженства! — И потому о. Иоанн послал за свечами…
Подошло время чтения канонов. По Уставу, полагается читать два очередных канона дня недели; а сверх этого, третий канон — в честь святого, память которого совершалась в тот день. Была среда. А праздновалась, как сейчас помню, память преподобного Алипия, 26 ноября. И как читал батюшка! Совсем не так, как читаем мы, обыкновенные священнослужители: т. е. ровно, без выражений, певучим речитативом. И это мы делаем совершенно правильно, по церковному учинению с древних времен: благоговение наше пред Господом и сознание собственного недостоинства не позволяют нам быть дерзновенными и в чтении; бесстрастность ровного, спокойного, благоговейного совершения богослужения — более пристойна для нашей скромности. Не случайно же подчиненные вообще разговаривают с начальствующими не развязно, не вольно, а “почтительно докладывают” ровным тоном. Особенно это заметно в военной среде, где воины отвечают начальникам подобно церковному речитативу — на “одних нотах”.
“…закон положен, — говорит ап. Павел, — не для праведника…[180]
И о. Иоанну — при его горящей энергии, гремящей вере; при тысячах людей, жаждущих его дерзновенной молитвы; при сознании им нужд, горя, скорбей, грехов этих простых чад Божиих; даже при огромности самого храма, требующего сильного голоса, — о. Иоанну нельзя было молиться так, как мы молимся. И он молился чрезвычайно громко, а главное: дерзновенно. Он беседовал с Господом, Божией Матерью и святыми, беседовал со смелостью отца, просившего за детей, просил с несомненной верой в то, что Бог не только всемогущ, но без меры и милосерд. Бог есть любовь! А святые богоподобны. Вот почему о. Иоанн взывал к ним с твердым упованием. Как именно, этого на бумаге не передашь. Можно себе лишь отчасти представить, как это было:
— Слава, Господи, Кресту Твоему честному!
Пресвята–ая Богородице!!! Спаси–и нас!
Преподобие отче Алипие! Моли–и Бога о нас!
И потом следовало чтение тропарей канона с тою же громкостью, выразительностью, страшной силой.
