Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Аринштейн Леонид Матвеевич (полные книги TXT) 📗

Я никогда не задумывался, кто из наших полководцев выиграл Сталинградскую битву и кому достались лавры. Но стоять молча было неудобно, и я не нашел ничего лучшего, чем сказать:

– Но ведь Александр Иванович – Маршал Советского Союза. Разве маршальское звание – не высшее признание воинских заслуг?

– Признание? Кем? Эх, молодой человек… (Жигарев назвал меня так впервые.) Что для них маршальское звание? Маршалами помыкают, как беспородными щенками. – Он побагровел. Монгольские глаза сузились.

Я стоял, уже совершенно не понимая, что происходит.

– Можете идти. – Он постепенно успокоился.

– Подождите минуту, – услышал я уже у самой двери. – Я давно хотел пригласить Вас к себе. На дачу. Что Вы делаете в следующее воскресенье?..

Я не люблю общаться с людьми не своего круга (я имею в виду неформальное общение, не по работе). Поэтому я сразу же хотел отказаться от приглашения и соображал, как это приличнее сделать. Маршал принял затянувшееся молчание за благодарное согласие и кивнул – дескать, разговор окончен, детали потом.

Детали заключались в том, что я должен был доехать на электричке до Клина, а там меня встретит его шофер и отвезет на дачу.

Но поездка с самого начала не заладилась. На электричку я опоздал – ушла буквально из-под носа, а следующая – через два с половиной часа. Скорых поездов на Москву много, но в Клину ни один не останавливается. Хреново. По счастью, подошел какой-то опаздывающий пассажирский поезд из Осташкова, и я радостно в него заскочил.

Поезд довез меня до Клина почти вовремя, шофер оказался на месте, и, миновав живописные пригорки и перелески Дмитровско-Клинской гряды, мы подкатили к воротам жигаревской дачи.

Честно говоря, ничего интересного от визита к маршалу я не ждал: уж слишком далеки мы были друг от друга и по положению, и по жизненному опыту, и по кругу интересов. И действительно, поездка оказалась довольно бесцветной. Но самый факт этого визита настолько выбивался из рамок обыденности, что я запомнил его в мельчайших подробностях.

Маршал встретил меня во дворе. В светлой летней рубашке он выглядел более подтянуто, чем в несуразной маршальской форме, перегруженной всякого рода позументами и прибамбасами. (Особенно аляповато выглядели погоны с вышитым на них непомерной величины гербом Советского Союза. Один мой знакомый полковник, намекая на опереточный вид этих погон, острил: «Это чтобы с галерки можно было разглядеть».)

Жигарев поздоровался в своей обычной немного угрюмой манере и спросил:

– Устали? Обед будет не скоро, так что пока мы с Вами что-нибудь перехватим.

Поднялись на веранду, где на плетеном столике стояла водка и вполне скромная закуска. Ели мы почти молча: разговор не клеился, но потом маршал, очевидно вспомнив, что я имею отношение к иностранным языкам, сказал:

– Я никогда не понимал, зачем в военных академиях всех поголовно учат иностранному языку. Всё равно его никто никогда не знает. Да это и не нужно: достаточно подготовить небольшой контингент хороших переводчиков. Разговаривать с иностранцами надо на своем языке – а переводчики переведут. Получается даже торжественно.

Я понял, что маршал имеет в виду памятную ему поездку в Англию, когда он в качестве министра гражданской авиации торжественно открывал новую линию «Аэрофлота» Москва – Лондон. Об этой его миссии в Академии рассказывали примерно следующее: банкет в Лондоне по случаю открытия новой линии был, что называется, на славу, и на обратном пути маршал появился в пилотской кабине, требуя от командира корабля, чтобы тот дал ему управлять самолетом. Командир отказался, маршал требовал, разгорелась ссора, и командиру корабля пришлось силой нейтрализовать маршала. По прибытии в Москву об инциденте тут же доложили в ЦК. В результате пилот получил благодарность за решительные действия в сложной ситуации, а Жигарева освободили от должности министра. Потом его простили и с серьезным понижением назначили начальником нашей Академии.

После завтрака маршал предложил немного пройтись. Однако едва мы сделали несколько шагов, выяснилось, что ему нездоровится (вид у него действительно был неважный) и ему лучше полежать. Я, если хочу, могу прогуляться сам – заблудиться здесь невозможно, – а то могу тоже полежать или посидеть на веранде. Я выбрал последнее.

После недолгого отдыха мы все же вышли прогуляться. Заодно маршал предложил посмотреть его мастерские, которыми, судя по его интонации, он очень гордился. Действительно, множество всякого инструментария и новенькие станки для обработки металла впечатляли. В столярной мастерской маршал взял рубанок и, не знаю уж зачем, стал строгать лежавшую на верстаке и так хорошо обструганную доску. Но то ли рубанок был не налажен, то ли маршал после водки не рассчитал сил, но он снял такую толстую стружку, что в гладкой доске образовалась выбоина. Он даже расстроился. Я не удержался, попросил у него рубанок и стал демонстрировать свое плотницкое умение: подправил нож, легонько снял несколько стружек и тем немного сровнял неровность. Не знаю, обиделся Жигарев или обрадовался, но так или иначе, этот подвиг явно перевесил в его глазах мои прошлые заслуги, включая владение туземными языками.

Я подумал, что теперь самое время, сославшись на его недомогание, отправиться в обратный путь, но едва я об этом заикнулся, он прервал меня и сказал, что сейчас мы идем обедать. Я ожидал, что за обедом появятся кто-то из его близких или, может быть, другие гости, но за столом мы опять оказались вдвоем. Выпивки на столе было довольно много, но маршал и сам почти ничего не пил и меня не агитировал, как это обычно случалось на застольях у знакомых офицеров, где доходило чуть ли не до мордобоя: «Шесть полковников просят Вас выпить с ними, а Вы…».

К концу обеда маршал пришел в столь благодушное настроение, что начал вспоминать свою боевую молодость, когда в Гражданскую войну он был командиром пулеметной тачанки. Меня так и подмывало запеть:

но для такого коленца я все-таки выпил недостаточно.

Между тем Жигарев стал рассказывать что-то интересное, так что я даже навострил уши: как в году 19-м или 20-м к ним в часть приезжал Троцкий – в то время главком Красной армии. Он знакомился с пулеметными тачанками, которые были тогда в армии новшеством.

– Да, это был настоящий главком, настоящий стратег, – говорил Жигарев, грозя кому-то указательным пальцем. – Он сразу понял, что значит тачанка. Он понимал, что бой должен быть не окопным, а маневренным, и тачанка будет самым подходящим оружием для этой цели. Это уже потом приписали Сталину, что он-де разработал тактику маневренной войны, в противовес линейной тактике, на которой русская армия десятилетиями строила свои боевые действия. На самом деле это всё ввел в Красную армию еще Троцкий во время Гражданской войны. Да. Сталин просто украл у него эти идеи и приписал их себе. Украл – как и многое другое у многих других.

Развенчание Сталина было в те годы делом обычным. Но дифирамбы главкому Троцкому мне тогда еще слышать не приходилось, тем более от бывшего главкома военно-воздушных сил СССР.

Я возвращался в Калинин с ощущением какой-то внутренней неудовлетворенности. Ведь с самого начала было ясно, что этот визит не нужен ни мне, ни маршалу, что не могло между нами возникнуть то взаимопонимание, та душевная теплота, которые, собственно, и составляют суть нормального человеческого общения.

А может быть, и могло, да не получилось? Ведь зачем-то пригласил меня маршал к себе, ведь хотелось же ему, наверное, что-то сказать, как-то выговориться. Его неожиданная вспышка насчет «беспородных щенков» и его друга Еременко, пожалуй, и была подступом к такого рода разговору. Но и здесь сработали какие-то тормоза.