Черные камни - Жигулин Анатолий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Рудную жилу там разведывали и разрабатывали в основном ту же самую, что и на руднике № 1, — девятую. Я еще в самом начале своего горняцкого пути с большим интересом вникал в горное дело и знаю довольно много из этой отрасли человеческой деятельности. Но, право, не знаю, сколь подробно нужно рассказывать об этом читателю. Подъемные машины были не мощные. Пределом, предельной глубиной спуска-подъема бутугычагских подъемных машин было 240 метров — и по мощности мотора, и по барабану, и по длине тросов. Горизонты на Бутугычаге были глубиною в 40 метров. Жила (горняки говорят жила) — это, просто говоря, трещина земной коры (вертикальная или под большим углом), заполненная минеральным телом. Квершлаг — поперечная горная выработка, широкий коридор, ориентированный перпендикулярно к жиле. Когда после очередного отпала жила обнажалась, вправо и влево от квершлага зарезались штреки — по жиле. И если квершлаги в гранитной толще, особенно давние, вполне могли обходиться без крепления (действовал так называемый свод естественного равновесия), то штреки надо было прочно крепить. Над головою была жила, то есть прежде всего рыхлая окисленная зона добывавшегося минерала. Когда штрек пробивали (крепился он сразу же после каждого отпала), устраивали над ним блок: делали люки в потолке и снизу вверх, наращивая колодцы люков, выбирали содержимое блока. Мощность жил бывала порою невелика, поэтому приходилось, как и в квершлагах, проходить выработку взрывным способом: бурить шпуры, заряжать их шашками аммонита со шнурами, соединять шнуры, запыжовывать шпуры, палить и т. д. Это один из общеизвестных способов подземных работ.
Месяц— полтора доходяги, прибывавшие с Центрального на Дизельную, не работали, но кормили их сносно. Это делалось для сохранения, точнее -для временного сохранения, рабочей силы. Ибо комплекс Бутугычага был рассчитан в конце концов на постепенную гибель всех заключенных — от дистрофии и цинги, от самых разных болезней.
Передышка от работы частично восстанавливала силы. На Дизельной, как и на Центральном, была небольшая библиотека, были газеты. Более всего экземпляров газет (далеко не свежих, разумеется) было, согласно национальному составу спецконтингента заключенных, на украинском и на литовском языках. Были и центральные газеты, и, конечно, «Советская Колыма», выходившая в Магадане. Там часто печатались стихи некоего неизвестного мне до тех пор поэта Петра Нехфедова. Он обладал удивительной плодовитостью. Главная его тема была всегда одна. «Спасибо дорогому товарищу Сталину за счастливую жизнь горняков-колымчан» Выйдешь, бывало, из пыльной шахты, из ночной смены, а на витрине уже приклеен свежий номер «Советской Колымы». Я обычно первым делом отыскивал в газете стихи Петра Нехфедова и прицельно точно харкал на них густым, сочным черным плевком. Это стало неизменным ритуалом при каждой новой встрече с его стихами.
На Дизельной я познакомился с Игорем Матросом. Он был уже знаменит тем, что палил на руднике №° 1 забутовавшийся после взрыва восстающий забой. Забой был зарезан в девятой жиле и давал много руды, остро необходимой для плана. Чтобы понятно было, что такое восстающий забой, объясню, как объясняли украинцы (только русскими словами). Это колодец, вывернутый наизнанку. И вот в такой каменной, тянущейся вверх трубе завис целый отпал породы, руды с обломками бревен крепления, так называемых расстрелов. (Они упираются в противоположные стороны колодца по ним взбираются вверх бурильщики, взрывники. После каждого взрыва и уборки руды выбитые и сломанные расстрелы восстанавливаются крепильщиками.) Отпал весом в десятки тонн завис высоко, метрах в 25-30 от лючка, от потолка штрека. Единственное средство в таких случаях — это попытка обвалить забутовку с помощью аммонитного фугаса, поднимаемого вверх на пяти-, шестиметровом шесте. Взорвали один, другой фугас — никакого результата. Лишь мелкие камешки посыпались. Сам начальник рудника присутствовал при этом. И когда стало ясно, что фугас надо прикрепить непосредственно к нависшему отпалу, начальник сказал:
— по технике безопасности я не имею права посылать людей в этот восстающий забой. Но если найдется доброволец, пусть просит у меня все что угодно, кроме свободы.
Игорь за свою жизнь попросил немного: две бутылки спирта, пять банок мясной тушенки, десять пачек махорки. И неделю отдыха.
Начальник согласился с радостью. А Игорь сказал:
— Если погибну при взрыве или обвале, то прошу передать цену моей жизни бригадиру и работягам моей бригады. Честное слово, начальник?
— Честное слово.
Игоря снарядили самой яркой лампой, десятью шашками аммонита, увязанными в прочную ткань, мотком бикфордова шнура. Фугас был снабжен тремя взрывателями (на случай отказа одного или двух) и стальными крючками для подвески. И Игорь полез вверх. Чуть поодаль от лючка стояли вольные взрывники, начальник рудника с горными мастерами. Начальник, еще когда Игоря снаряжали, сказал кому-то из них:
— Позвоните в главную диспетчерскую, передайте мой приказ прекратить на час все взрывные работы.
Игорю, по его рассказу, очень мешала стальная лесенка из троса, оставленная взрывником. Она уходила в глубь нависшей громады камней и бревен. Любое неосторожное прикосновение к ней могло вызвать обвал. Осторожно, минут за двадцать, Игорь, вскарабкавшись по расстрелам и уступам камня, поднялся под самую нависшую над ним смерть. Хорошо привязал к бревну проволокой фугас, прихватил к верхнему расстрелу шнур, чтоб он не висел на фугасе, и осторожно стравил шнур вниз.
— Глядите — шнур! — сказал кто-то.
— Сейчас он начнет спускаться.
— Тише!…
Стоявшие под блоком откатчики (западные украинцы) перекрестились. Они были из бригады Игоря и все время, пока он не вылез из лючка, шептали молитвы.
Когда Игорь мягко спрыгнул в штрек и расправил шнур, к нему подошел начальник рудника.
— Как вас зовут?
— Игорь, гражданин начальник.
— Спасибо, Игорь! А кем вы были на воле, сколько вам лету
— Матрос 1-й статьи. 22 года.
— Вот, товарищи, на что способны советские моряки! Всем в квершлаг! Палите, Игорь. Вот спички!
Взрыв был не холостой. Многотонно хряснуло камнями и рудою так, что сорвало лючок и посыпалось на дорогу в штрек, обрушило часть крепления возле забоя.
Как был рад начальник рудника! Слов нету передать. Он спросил у Игоря:
— по какой вы и на сколько?
— 58-10. 25 лет.
— Да, понятно, ведь вы служили в военно-морском флоте. Буду просить начальника Дальстроя ходатайствовать о вашем помиловании.
— Спасибо, гражданин начальник. Вряд ли чего получится из этого, но Спасибо.
— Получится. Очень может быть, что получится. Какие-нибудь нужды у вас есть? О чем говорили — спирт и тому подобное, — это все вам в секцию принесут, об этом не беспокойтесь. Что-нибудь еще нужно вам?
— Письма мои к матери не доходят.
— Напишите письмо и передайте мне через любого гормастера, я лично из Магадана отправлю. Это письмо мать Игоря получила.
Я подружился с Игорем и еще с сибиряком Иваном Шадриным Он прошел всю волну, потом получил четвертак за месяц плена. Был он старше нас, лет тридцати пяти — сорока, и мы его признали за главного. Высокий, сильный, жилистый. И веселый. Так втроем мы и дружили — жрали вместе*, спали рядом, работали в одной бригаде. А когда три человека дружат так, что головы друг за друга готовы отдать, — это уже большая сила. И в лагере троица наша была заметна, и плохие люди нас побаивались.
(*То есть делили любую добытую пищу поровну. Высшая степень дружбы в лагере.)
Рассказал я товарищам-друзьям своим о своих бедах.
Телогрейку мне сразу нашли — какую-то драную-предраную, но обменяли у каптера на складе на новую — износилась, мол, что поделать.
Рассказал я и о своих мучителях на Центральном. На Протасевича зуб имели и Игорь, и Шадрин. Решили попроситься у нарядчика, чтоб перекинул нас троих опять на Центральный. А я уже физически хорошо окреп. Программа минимум — технически уработать в шахте Протасевича. программа максимум — замочить всех троих: Протасевича, Чернуху и Дзюбу.
