Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж (книги онлайн TXT) 📗
Сегодня в газетах напечатан высочайший рескрипт на имя председателя Совета министров, помеченный 27 июня:
«Со всех концов родной земли доходят до меня обращения, свидетельствующие о горячем стремлении русских людей приложить свои силы к делу снабжения армии. В этом единодушии народном я черпаю непоколебимую уверенность в светлом будущем.
Затянувшаяся война требует все нового напряжения. Но в одолении возрастающих трудностей и в неизбежных превратностях военного счастья крепнет и закаляется в наших сердцах решимость вести борьбу до полного, с Божией помощью, торжества русского оружия. Враг должен быть сломлен. До того не может быть мира.
С твердой верой в неиссякаемые силы России я ожидаю от правительственных и общественных учреждений, от русской промышленности и от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии. На этой, единой отныне, всенародной, задаче должны быть сосредоточены все помыслы объединенной и неодолимой в своем единстве России»…
Рескрипт объявляет, наконец, о скором созыве Государственного Совета и Государственной Думы.
Высочайший рескрипт, распубликованный три дня назад, волнует умы. Со всех сторон требуют немедленного созыва Думы; требуют даже установления ответственности министров перед законодательными учреждениями, что явилось бы ничем иным, как концом самодержавия.
Наблюдается возбуждение среди рабочих. Один из моих осведомителей, Б., сообщает мне об усилении социалистической пропаганды в казармах особенно в гвардейских. Павловский и Волынский полки, будто бы, уже довольно сильно заражены.
Согласно получаемым мною сведениям, москвичи в высшей степени возмущены поведением петроградского общества и придворных кругов; они обвиняют их в потере всякого национального чувства, в желании поражения, в подготовке к измене.
Поединок, который, вот уже скоро два столетия идет между метрополией православного славянства и искусственной столицей Петра Великого, никогда, быть может, не был оживленнее, даже в героические времена борьбы западничества и славянофильства…
Вот уже три дня, как опасное положение русских армий значительно ухудшилось: они должны уже не только бороться против неудержимого натиска австро-германцев между Бугом и Вислой, но и выдерживать двойное наступление, начатое противником на севере, на фронте Нарева и в Курляндии.
В районе Нарева германцы овладели позициями у Млавы, где захватили 17000 пленных; в Курляндии перешли р. Виндаву, овладели Виндавой и угрожают Митаве, расположенной лишь в 50 верстах от Риги.
Такое положение как будто укрепляет императора в его намерениях, столь своевременно выраженных манифестом 27 июня. В связи с этим он уволил обер-прокурора св. синода Саблера, орудие пацифистской и германофильской партии, клеврета Распутина. Его заместитель — Александр Дмитриевич Самарин, московский губернский предводитель дворянства; высокое общественное положение, великодушный патриотизм, ум широкий и твердый — вот его качества; этот выбор прекрасен.
Немилость, поразившая вчера обер-прокурора св. синода, коснулась и министра юстиции Щегловитова, ни в чем не уступавшего Саблеру в качестве реакционера, проникнутого духом самодержавия. Его заместитель, член Государственного Совета Александр Алексеевич Хвостов — честный и беспартийный чиновник.
Последовательная отставка Маклакова, Сухомлинова, Саблера, Щегловитова не оставила среди членов правительства ни одного, кто бы не являлся сторонником союза и решительного продолжения войны. С другой стороны отмечают, что Саблер и Щегловитов были главнейшей поддержкой Распутина.
Графиня Н. говорила мне:
— Государь воспользовался своим пребыванием в ставке для принятия этих важных решений. Он ни с кем не посоветовался, даже с императрицей… Когда известие об этом пришло в Царское Село, она была потрясена; она отказывалась даже верить… Г-жа Вырубова в отчаянии… Распутин заявляет, что все это предвещает большие несчастья.
Совещание с начальником главного управления генерального штаба.
Генерал Беляев указывает мне на карте положение русских армий. В Южной Польше, между Бугом и Вислой, их фронт идет через Грубешов, Красностав и Иозегров, в 30 верстах к югу от Люблина. Кругом Варшавы они оставили течения Бзуры и Равки, чтобы отойти по дуге круга, образованной Ново-Георгиевском, Головиным, Блоне, Гродиском, где приготовлены сильные укрепления. В районе Нарева они держатся приблизительно по течению реки, между Ново-Георгиевском и Остроленкой. К западу от Немана обороняют, в Мариампольском направлении, подступы к Ковно. Наконец, на курляндском участке, после оставления Виндавы и Туккума, они опираются на Митаву и Шавли.
После некоторых мало-утешительных замечаний об этом положении, генерал Беляев продолжает:
— Вы знаете нашу бедность в снарядах. Мы производим не более 24.000 снарядов в день. Это ничтожно для такого растянутого фронта… Но недостаток в винтовках меня беспокоит гораздо больше. Представьте себе, что во многих пехотных полках, принимавших участие в последних боях, треть людей, по крайней мере, не имела винтовок. Эти несчастные терпеливо ждали под градом шрапнелей гибели своих товарищей впереди себя, чтобы пойти и подобрать их оружие. Что в таких условиях не случилось паники — это просто чудо. Правда, что у нашего мужика такая сила терпения и покорности… Ужас оттого не меньше… Один из командующих армиями писал мне недавно: «В начале войны, когда у нас были снаряды и амуниция, мы побеждали. Когда уже начал ощущаться недостаток в снарядах и оружии, мы еще сражались блестяще. Теперь, с онемевшей артиллерией и пехотой, наша армия тонет в собственной крови»… Сколько времени еще наши солдаты смогут выдерживать подобное испытание?.. Ведь, в конце концов, побоища эти слишком ужасны. Во что бы то ни стало нам нужны винтовки. Не могла ли бы Франция нам их уступить? Умоляю вас, господин посол, поддержите нашу просьбу в Париже.
— Я горячо буду ее поддерживать; я телеграфирую сегодня же.
Распутин уехал к себе на родину, в село Покровское, около Тюмени, в Тобольской губернии. Его приятельницы, «распутинки», как их называют, утверждают, что он отправился отдохнуть немного, «по совету своего врача», и скоро вернется. Истина же в том, что император повелел ему удалиться.
Это новый обер-прокурор св. синода добился приказа об удалении.
Едва вступив в исполнение своих обязанностей, Самарин доложил императору, что ему невозможно будет их сохранить за собою, если Распутин будет продолжать тайно господствовать над всем церковным управлением. Затем, опираясь на московскую древность своего происхождения, он описал возмущение, смешанное со скорбью, которое скандалы «Гришки» поддерживают в Москве — возмущение, не останавливающееся даже перед престижем высочайшего имени. Наконец он заявил решительным тоном:
— Через несколько дней соберется Государственная Дума. Я знаю, что некоторые депутаты предполагают предъявить мне запрос о Григории Ефимовиче и его тайных махинациях. Моя совесть принудит меня высказать все, что я думаю.
Император ответил просто:
— Хорошо. Я подумаю.
Проходя через сквер, окаймляющий Фонтанку недалеко от мрачного дворца, где, 23 марта 1801 г., Павел I был с такою быстротою умерщвлен, я встречаюсь с Александром Сергеевичем Танеевым.
Статс-секретарь, обер-гофмейстер высочайшего Двора, член Государственного Совета, главноуправляющий собственной е. и. в. канцелярией — Танеев — отец Анны Вырубовой и одна из главных опор Распутина.
Мы проходим вместе по саду несколько шагов. Он расспрашивает меня о войне. Я высказываю безусловный оптимизм и даю ему высказаться. Сначала он как будто соглашается со всем, что я ему говорю: но скоро, в более или менее туманных фразах, он изливает свою тревогу и огорчение. Один пункт, на котором он настаивает, привлекает мое внимание, так как уже не в первый раз мне на него указывают:
