Саддам Хусейн - Апдайк Робин Дж. (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Насколько Хусейн не хотел нападать на Иран, ясно отразилось в его военной стратегии. Вместо того, чтобы нанести иранской армии решительный удар и попытаться опрокинуть революционный режим в Тегеране, он стремился локализовать войну, урезать цели, средства и задачи своей армии. Его территориальные цели не простирались за пределы Шатт-эль-Араба и небольшой части Хузистана. Что касается средств, вторжение осуществлялось менее чем половиной иракской армии — пятью из двенадцати дивизий. Вначале Хусейн воздерживался от поражения целей, имеющих гражданское и экономическое значение, нападая исключительно на военные объекты. И только после того как иранцы ударили по невоенным целям, Ирак ответил тем же.
Саддам Хусейн надеялся, что быстрые, ограниченные, но все же активные действия убедят иранский революционный режим отказаться от попыток его свергнуть. Проявляя сдержанность, он как бы сигнализировал о своих оборонительных целях и о намерении избежать тотальной войны в надежде, что Тегеран ответит тем же или, может быть, даже захочет достигнуть соглашения. Как говорил Тарик Азиз:
— Наша военная стратегия отражает наши политические цели. Мы не хотим ни разрушать Иран, ни навсегда его оккупировать, потому что эта страна — сосед, с которым мы всегда будем связаны географическими и историческими узами и общими интересами. Поэтому мы полны решимости избегать любых необратимых действий.
Это стремление принимать желаемое за действительное привело к тому, что Хусейн не понял, как следует вести такую войну. Вместо того, чтобы приказать своим войскам наступать до тех пор, пока позволяли их возможности, он добровольно сдержал их продвижение через неделю после начала военных действий и объявил о желании вести переговоры о соглашении. Это нежелание использовать первоначальные военные успехи Ирака привело к ряду печальных последствий, которые, в свою очередь, изменили весь ход войны. Оно спасло иранскую армию от решительного поражения, обеспечило Тегерану выигрыш во времени для реорганизации и перегруппировки и оказало удручающее действие на боевой дух иракской армии и, следовательно, на ее боевые операции. И самое главное, робкое вторжение Ирака не поставило под угрозу революционный режим и не утихомирило аятоллу Хомейни.
Разумеется, большинство правительств дали бы достойный отпор вооруженной иностранной интервенции, но революционный режим, подвергшийся нападению, естественно, должен был отреагировать еще яростнее, поскольку он не достиг еще стопроцентной легитимности и имел множество внутренних врагов. История показывает, что нападение на нестабильное гражданское общество, к тому же охваченное революционным пожаром, имеет тенденцию объединять сограждан, ибо внутренние враги ему представляются менее опасными, чем внешние. Как и французы, почти на два столетия раньше, иранцы направили национальный и религиозный пыл на сопротивление внешней угрозе. Вместо того чтобы стремиться к скорейшему примирению, власти в Тегеране воспользовались нападением Ирака, чтобы спешно уладить свои внутренние конфликты, притупить борьбу за власть в своих собственных рядах и подавить сопротивление своему режиму. В результате Хусейну пришлось заплатить гораздо более высокую цену за ту ограниченную оккупацию, на которую он рассчитывал. Впрочем, он и сам откровенно признал через месяц после начала военных действий, когда, казалось бы, добился несомненного успеха:
— Несмотря на нашу победу, если вы сейчас меня спросите, нужно ли было вступать в эту войну, я скажу: лучше бы мы ее не начинали. Но, к сожалению, у нас не было другого выхода.
Ему следовало бы придерживаться общеизвестной мудрости и не развязывать войну с государством, где произошла революция. Но поскольку Саддам считал, что его политическое будущее под угрозой, он не проявил тут особой проницательности. Впоследствии ему пришлось дорого заплатить за свою недальновидность.
Глава восьмая. Саддам Хусейн и Аятолла Хомейни
Еще с тех пор как в конце XVIII века война превратилась из состязания профессиональных армий в столкновение между народами, ведение ее стало во многом зависеть от состояния национального духа. Никакой режим не может выдержать длительной войны, если значительная часть народа ее не поддерживает и не готова на любые жертвы.
Саддам Хусейн это всегда понимал. Он рассчитывал, что иракский народ можно сплотить вокруг дела, чрезвычайно важного для нации. Но у него не было иллюзий относительно желания народа идти на любые жертвы ради сохранения его личной власти. Война с Ираном возникла прежде всего из-за враждебности между Хусейном и Хомейни, и уже поэтому не приходилось надеяться на поддержку иракского народа, тем более шиитского большинства. Экспорт иранской исламской революции не угрожал Ираку как национальному государству. Наоборот, престарелый аятолла объявил Хусейна и руководство Баас «врагами общества». У Хомейни не было территориальных претензий к Ираку. Он всего лишь хотел заменить «неверных» вожаков в Багдаде благочестивым ортодоксальным руководством.
И Хусейн не считал, что его репрессивный государственный механизм достаточен для мобилизации страны для изнурительной войны, которую он развязал впервые в современной истории Ирака. Он слишком хорошо знал, что террор может заставить людей выйти на улицы с фантастическими лозунгами в поддержку режима, но он не сможет заставить их доблестно сражаться на войне вдали от своей собственной территории. Когда разразилась война с Ираном, необходимо было убедить иракцев, что они воюют за правое дело.
Чтобы убедить своих подданных, что его решение воевать было принято ими самими, образ и голос Хусейна стали вездесущими на всей территории Ирака и при любых повседневных занятиях. У иракского народа не было никакой возможности избежать чрезмерного присутствия «президента-воина» с того момента, когда они заглядывали в утреннюю газету, затем по дороге на работу и до вечерней семейной встречи перед телевизором или у радиоприемника. Они видели его на передовой рядом с ракетными установками, видели его отечески обнимающим малышей, видели в ипостаси государственного деятеля, встречающегося с главами государств, в роли полководца, обсуждающего военные планы, в обличий трудолюбивого чиновника в сверхмодном костюме, в образе простого крестьянина, помогающего фермерам убирать урожай с серпом в руке. Его портреты до такой степени наводнили страну, что возник популярный анекдот о том, что население Ирака составляет на самом деле 28 миллионов: 14 миллионов иракцев и 14 миллионов портретов Саддама Хусейна. Школьники пели хвалебные гимны и декламировали оды, прославляющие жизнь под «благодатным солнцем Президента-Главнокомандующего». Статьи в газетах и научные труды начинались и заканчивались подобострастным прославлением «великого героя, бесстрашного командира, мудрого политика», «чье имя будет вписано золотыми буквами в анналы истории». Члены Национального собрания, раболепного иракского парламента, собственной кровью подписывали клятву верности Саддаму Хусейну.
Культ личности не был уникальным явлением на Ближнем Востоке. В этом регионе, где лидеры часто имеют большее значение, чем государственные институты, феномен очередного «Государство — это я» — отнюдь не чужеродное вкрапление. И все же Хусейн довел эту традицию до невиданных высот пропаганды и подневольного подхалимажа. Он был одновременно и отцом нации, и ее славным сыном, яростным воином и мудрым философом, радикальным революционером и образцом правоверного мусульманина.
В этом последнем качестве Хусейн проявил себя как человек на все времена. Напялив на себя одежды религиозного благочестия, этот абсолютно светский и современный лидер, дотоле один из самых стойких поборников мирской идеологии, стал изображать из себя образцового магометанина. Иранские обличительные инвективы, направленные против Баас, говорил он, совершенно необоснованны. Партия не только ничего не имеет против религии, но, напротив, «черпает свой дух на небесах». Ислам и арабский национализм неразделимы, утверждал Хусейн, и любая попытка их разделить равнозначна применению идей Шуубии к современным условиям (Шуубия — течение в исламской истории, возникшее в Иране и отрицающее культурное превосходство арабов). Кто, кроме арабов, страстно уверял он, «нес и защищал знамя ислама, пока он не распространился до самых отдаленных уголков земли, включая ту землю, по которой сейчас ходит Банисадр?» И кто мог лучше воплотить в своей личности эту бессмертную связь между исламом и арабским национализмом, чем он, Саддам, прямой потомок пророка Мухаммеда?
