Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848 - Фергюсон Ниал (онлайн книга без .txt) 📗
Отчасти трудности возникли из-за упадка влияния. Данмор, представитель Херриса в Париже, был настроен не так «дружелюбно», как сам Херрис, в то время как министр иностранных дел Российской империи граф Нессельроде имел основания благоприятствовать Гонтарду. Ротшильды сочли серьезной неудачей отставку сначала Жерве, а затем и Херриса. Хуже того, другие чиновники, с которыми им пришлось вести переговоры, – Мериан в России и Ротер в Пруссии – отказались брать взятки. Но истинной проблемой стало то, что после заключения мирного договора усилилась конкуренция. Прибыль составляла всего 1,5 % или даже меньше. В связи с этим Джеймс жаловался: «…мы совсем не рады конкуренции, потому что в деле слишком много народу». Соломона особенно раздражали представители Австрии, которые «переходили из одного банка в другой ради лишнего су». В конечном счете они с Джеймсом стали почти фаталистами: «Здесь невозможно проводить крупные, блестящие операции. Но, раз уж мы взялись… возьмем все, что можно, чтобы дело не уплыло к другим». Как они часто повторяли, утешало их только одно: дружеские отношения с правящими дворами, какими бы низкодоходными они ни были, вели к операциям в будущем. Братья никогда не воротили нос от мелких операций и с радостью авансировали мелкие немецкие княжества. Кроме того, они авансом же проводили компенсационные выплаты со стороны России за нанесение ущерба частной собственности русскими войсками.
Однако куда более обескураживающей стала неудача Джеймса получить долю в операции, которая готовилась с другой стороны «контрибуционного уравнения». Уже к концу 1816 г. стало ясно: Франция сможет выплатить контрибуцию и содержать оккупационные войска только посредством крупного займа. Несмотря на попытки урезать потребление и поднять налоги, стране никак не удавалось накопить ежегодный излишек сверх 170 млн франков – не в последнюю очередь из-за несговорчивости крайне жесткой, ультрароялистской палаты депутатов. «Бесподобная палата», как прозвал ее Людовик XVIII, как и большинство народных собраний XIX в., куда избирались в соответствии с принципом имущественного ценза, не горела желанием повышать прямые налоги. Более того, бюджет 1816–1817 гг. показал дефицит свыше 300 млн франков, и финансирования удалось добиться лишь с большим трудом через краткосрочное кредитование. Более того, рынок столицы Франции сам по себе был слишком слаб, чтобы без посторонней помощи справиться с новыми эмиссиями так необходимых рентных облигаций. Когда пятипроцентные облигации упали до 50, правительству пришлось обращаться за помощью за границу – у него просто не оставалось другого выхода.
Сразу после второго отречения Наполеона перспективы Ротшильдов относительно влияния на французский двор были неплохими. Во-первых, они отвечали за передачу британского займа вернувшемуся королю Франции. Во-вторых, вернулся Дальберг, бывший князь-примас наполеоновского Рейнского союза и великий герцог Франкфурта: он вошел в состав французского временного правительства и стал еще одним оппортунистом (самым знаменитым из которых был Талейран), кому удалось пережить очередную смену власти благодаря своевременному переходу на сторону противника40. Однако отставка Талейрана с поста премьер-министра и замена его герцогом Ришелье, судя по всему, ослабила позиции Ротшильдов. Джеймс всячески старался обхаживать секретаря Ришелье, который, видимо, снабжал Ротшильдов ценной информацией о намерениях Франции. Но осенью и зимой, когда возник вопрос о займе, министр финансов Корветто предпочел поручить его Бэрингу и Пьеру-Сезару Лабушеру из банка «Хоуп и Кº»41, которого «сосватал» Габриэль-Жюльен Уврар, еще один выживший осколок империи. В начале 1817 г. заключили договор, по которому, в обмен на комиссию в 2,5 %, Бэринги обязались предоставить французскому правительству первоначальные 297 млн франков в обмен на пятипроцентные рентные бумаги. Из-за того что облигации выпускались в течение нескольких месяцев тремя сериями и котировались по 52,5, 55,5 и 61,5, это означало, что французское правительство повышало свой национальный долг примерно на 534 млн франков ради суммы, составлявшей менее 300 млн франков наличными, – иными словами, оно платило проценты по фактической ставке около 9 %, почти вдвое больше номинальной процентной ставки на свои рентные бумаги. Вопреки позднейшей мифологии, Ротшильдов почти вытеснили из этой замечательной операции, «чтобы предотвратить, – по словам Бэринга, – гонку на биржах, которая окончится обесцениванием».
Джеймс получил тяжелый удар; он потратил много сил на разработку собственных планов займа и вплоть до последней минуты верил, что ему, по крайней мере, позволят войти в какой-нибудь консорциум. «Подавленный» и злой, он поносил Бэринга за двуличие, утверждая, что его конкурент подкупил французские власти, преувеличив неплатежеспособность Франции и получив благодаря этому полугодовую передышку. Его гнев удвоился, когда неудачей окончилась и последняя попытка (вместе с Лаффитом и Пэришем) примкнуть к группе Бэринга для выпуска третьей серии ренты в июле 1817 г. Соломон, вернувшийся в Париж из Лондона, невольно восхищался ловкостью соперников, обошедших его брата: «Он изрядный мошенник, этот Бэринг. Сегодня он ужинает с нами, вместе с Лаффитом… Мы должны быть очень осторожными во всем, что связано с ним. Бэринги были и остаются такими же сведущими, как и мы, они ловко пользуются своим влиянием. Среди здешних властей нет ни одного значимого человека, кто не был бы с Бэрингом в приятельских отношениях… Русский посол Поццо ди Борго на стороне Франции и Бэринга, они вращаются в одних кругах… Бэринг и французский министр финансов делят прибыль. Министра считают одним из самых продажных…»
Независимо от того, насколько справедливыми были обвинения, Бэринг находился в достаточно сильной позиции, чтобы снова вытеснить Джеймса, когда начались переговоры о последнем займе, необходимом для выплаты остатка контрибуции. Хотя рентные бумаги номиналом в 290 млн франков в мае 1818 г. сразу разошлись среди широкой публики, правительство, судя по всему, боялось безудержной спекуляции, которую привлекали эти бумаги (подписка превысила намеченную сумму почти в 10 раз, и котировки взлетели до 80 по сравнению с выпускной ценой в 66,5), и вторая серия на 480 млн франков (номинал) в том же месяце была поручена Бэрингу. Когда Джеймсу – вместе с другими парижскими банкирами Багено, Делессером, Греффюем, Оттингером и Лаффитом – предложили какие-то жалкие 10 млн франков, которые они к тому же должны были разделить с Дэвидом Пэришем, он пришел в негодование и осуждал «чудовищное» обращение. Ему и другим пришлось довольствоваться лишь крохами от займа в 31 млн франков, выданного городу Парижу. Как сообщал герцог Веллингтон лорду Ливерпулу, «дело в том, что Бэринг, держащий в руках французские финансы и понимающий, что французские займы войдут в Англии в моду, до некоторой степени руководит мировым денежным рынком. Он сознает свою силу, и успешно противодействовать ему – задача не слишком простая». Если и был в истории период, когда Бэрингов называли «шестой великой державой» (фраза, приписываемая Ришелье; скорее всего, апокриф), то он наступил именно тогда.
Очевидно, братьев не случайно не допускали к прямому участию в крупномасштабном французском займе. Пережив травму Ста дней, Натан имел все основания сомневаться в стабильности реставрированного режима Бурбонов. Соломон старался его успокоить: по сведениям из самых надежных парижских источников, «во Франции больше не будет революции, – уверял он, однако добавлял: —…по крайней мере, в обозримом будущем, а если что-нибудь и будет, то следующие три месяца определенно нечего бояться». В конце концов, как он признавал, «невозможно застраховаться от французских горячих голов», как невозможно исключить и будущее банкротство. Подобные замечания предполагают, что Соломон не больше Натана верил во французскую валюту. Подобный пессимизм усиливали «слухи о войне», которые Джеймс слышал в Париже в мае 1816 г. Через несколько месяцев он еще больше встревожился, узнав, что британское правительство подумывает о замене Людовика XVIII герцогом Орлеанским, – как предупреждал Джеймс, такой шаг неминуемо приведет к гражданской войне. Беспокойство усиливалось из-за ширившегося недовольства в 1817 г., вызванного неурожаем и высокими ценами на продукты.
