Батальон смерти - Родин Игорь П. (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
В полдень я построила батальон для смотра. Зная, как тяжело пришлось девушкам за последние сутки, я на время оставила свою суровость, шутила и подбадривала своих солдатиков, пытаясь добиться того, чтобы они произвели на генерала хорошее впечатление. Девушки старались изо всех сил продемонстрировать хорошую форму и показать генералу, на что способен батальон. Вскоре приехал командир корпуса. Он обошел строй моих солдат, учинил им экзамен по всей форме, проверил их даже на сообразительность.
– Превосходно! – восторженно объявил он по окончании смотра, поздравляя меня и пожимая руку. – Я бы не поверил, что мужчины способны овладеть так мастерски всеми приемами за какие-то шесть недель, не говоря уже о женщинах. У нас здесь есть рекруты, которые обучаются уже три месяца, а с вашими дамами вряд ли кто из них может сравниться.
Затем он обратился с похвальным словом к личному составу, и мои солдатики были безмерно рады. Я была приглашена на обед в помещение штаба. Когда командир корпуса узнал, что в батальоне нет никаких комитетов, он чуть не расцеловал меня: так велика была его радость по этому поводу.
– С тех пор как в армии ввели комитеты, все совершенно изменилось, – сказал он. – Я люблю солдат, и они всегда любили меня. Но теперь от всего этого ничего не осталось. Одни неприятности. Каждый день от солдат поступают какие-то немыслимые требования. Армия утратила почти всю былую мощь. Это какая-то комедия, а не война.
Не успели мы приступить к обеду, как из Молодечно пришла телеграмма, уведомлявшая о прибытии туда Керенского. Не мешкая, генерал приказал приготовить свою машину, и мы помчались в Молодечно.
На обеде в штабе армии присутствовало двадцать человек. Керенский сидел во главе стола. Мой командир корпуса расположился справа от меня, а слева – какой-то генерал. За обедом разговор шел о положении на фронте и готовности войск к генеральному наступлению. Я в разговоре почти не участвовала. Когда обед был окончен и все поднялись из-за стола, Керенский подошел к командиру корпуса и совершенно неожиданно не терпящим возражений голосом потребовал:
– Вы должны позаботиться о том, чтобы в Батальоне смерти немедленно был создан комитет и чтобы она, – и он указал на меня, – перестала наказывать своих девушек!
Меня будто громом поразило. Все офицеры в комнате насторожились. Момент был крайне напряженный. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в голову.
Двумя резкими движениями я сорвала с плеч погоны и швырнула их в лицо военному министру.
– Не желаю служить под вашим руководством! – воскликнула я. – Сегодня вы говорите одно, завтра – другое. Вы ведь разрешили мне командовать батальоном без комитетов. И я не буду создавать никаких комитетов! Я уезжаю домой!
Я выпалила эти слова в побагровевшее от гнева лицо Керенского и, прежде чем кто-либо в комнате успел опомниться, выбежала из дома, села в автомобиль командира корпуса и приказала шоферу везти меня в Редки немедленно. Потом мне рассказывали, что после моего ухода поднялся страшный переполох. Керенский поначалу взбесился.
– Расстрелять ее! – приказал он в приступе гнева.
– Господин министр, – вступился за меня командующий 10-й армией генерал Валуев, – я знаю Бочкареву уже три года. Она впервые узнала, что такое война, когда служила солдатом в моем корпусе. Ей досталось гораздо больше, чем любому другому солдату на фронте: она страдала не только как солдат, но и как женщина. Всегда первой шла в атаку, всегда служила примером. Она простой солдат, и слово командира для нее святая обязанность. Раз ей обещали дать возможность командовать батальоном без комитета, она никогда не поймет, почему не сдержали это обещание.
Командир корпуса и другие офицеры также защищали меня. Наконец кто-то вспомнил, что Керенский сам отменил смертную казнь.
– Смертная казнь отменена, господин министр, – сказали ему. – Если расстреливать Бочкареву, то почему бы не расстрелять те полторы тысячи дезертиров, которые устраивают здесь черт знает что?
Потом Керенский оставил мысль о том, чтобы меня расстрелять, но до отъезда из Молодечно продолжал настаивать, чтобы меня отдали под суд и наказали. Однако суд так и не состоялся.
Командир корпуса страшно рассердился, когда узнал, что я воспользовалась его автомобилем. Ему пришлось у кого-то позаимствовать другой, чтобы добраться до своего штаба в Редках, и, хотя в душе он одобрял мою выходку, все же решил учинить мне разнос и напомнить о дисциплине. А я была чересчур взволнована и раздосадована, чтобы чем-то заниматься по возвращении из Молодечно, и потому в казарме бросилась на койку, пытаясь предугадать, что же теперь будет с моим батальоном. Я понимала, что совершила серьезный дисциплинарный проступок, и укоряла себя за это.
Под вечер меня вызвали к командиру корпуса, и он строго отчитал меня за поведение, несовместимое со званием командира батальона. Я выслушала его без возражений, соглашаясь с каждым его словом, и признала, что мое поведение было непростительным.
Подошел час ужина, и я направилась в столовую штаба. За столом все с трудом сдерживали веселье. Было уже известно, что произошло в Молодечно. Офицеры мне понимающе подмигивали и обменивались многозначительными улыбками. Я была виновницей скрытого торжества. Никто не осмеливался смеяться вслух, потому что генерал сидел во главе стола с мрачным видом, словно боялся ненароком улыбнуться и одобрить тем самым веселье штабных офицеров по поводу моей стычки с Керенским. Но в конце концов генерал не выдержал и присоединился к общему оживлению. Запрет на веселье был снят.
– Браво, Бочкарева! – воскликнул один из офицеров.
– Так ему и надо! – сказал другой.
– Мало ему комитетов в армии, так подавай еще в женском батальоне, – поддержал третий.
– Сам же отменил смертную казнь, а теперь хочет ее расстрелять, – засмеялся четвертый.
Офицеры были настроены открыто враждебно по отношению к Керенскому. Почему? Да потому, что Керенский совершенно не понимал характера русского солдата. В результате коротких поездок на фронт у Керенского, вероятно, создавалось впечатление, что наша армия – по-прежнему живой, могучий, разумный и управляемый организм. Офицеры же, днями и ночами находившиеся в окопах с солдатами, хорошо знали, что та самая толпа, которая только что восторженно приветствовала Керенского, через час окажет точно такой же прием большевистскому или анархистскому агитатору. А более всего подорвала их доверие к Керенскому введенная им в армии система комитетов.
После обеда я обратилась к генералу с просьбой выделить мне семь офицеров и двенадцать инструкторов для сопровождения батальона в окопы. Один из офицеров, молодой поручик Леонид Григорьевич Филиппов, был рекомендован мне на должность адъютанта – помощника по военным вопросам. Филиппова знали как храброго офицера: незадолго до того он бежал из немецкого лагеря для военнопленных. Я предупредила мужчин-инструкторов, что если кто-то из них не сможет смотреть на моих девушек только как на солдат, то пусть лучше не вступает в батальон, чтобы избежать неприятностей в будущем.
Батальон был придан 172-й дивизии, располагавшейся в шести верстах от деревни Редки, у села Белое. Резервные части, выстроенные для встречи, с воодушевлением приветствовали нас.
Стоял погожий солнечный день, какие случаются в разгар лета. Мы не долго задерживались в штабе дивизии. Пообедав, двинулись дальше, к месту дислокации 525-го Курьяг-Дарьинского полка, стоявшего в полутора верстах от Белого и в двух верстах от переднего края. Мы прибыли в штаб полка у селения Сенки уже после заката солнца, и там нас встретил ударный батальон, сформированный из добровольцев для ведения наступательных операций. Таких батальонов было создано немало по всей армии, и в них были собраны лучшие представители русского воинства.
В распоряжение женского батальона выделили два амбара, а для офицеров – один блиндаж. Другой блиндаж отвели нашим мужчинам-инструкторам и для размещения взвода снабжения. Однако, поскольку солдаты из соседних частей начали проявлять определенный интерес к моим девушкам, я решила переночевать вместе с ними в одном амбаре, а Татуеву поставила во главе группы во втором. Ночью наши амбары окружили солдаты и не давали нам спать. Но они вели себя не очень агрессивно. И не угрожали. Им было просто любопытно, очень любопытно.
