Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна (читать хорошую книгу txt) 📗

Так описала Гуля в письме к матери одно из своих самых необычайных приключений («приключениями» Гуля называла особенно рискованные эпизоды своей боевой жизни). А по всей дивизии уже разнеслась о Гуле весть. От одного бойца к другому пошла легенда о девушке, которая «и в огне не горит», о девушке, которая шла на немецкие окопы, вся охваченная пламенем, как живой факел. И скоро кто-то сложил об «огненной девушке» песню. Песня эта, как пламя, перекинулась отсюда на Западный фронт. В каждой воинской части пели эту песню на свой мотив, но слова были одни и те же:

И в дивизии Гулю стали называть с тех пор «огненной девушкой».

СКВОЗЬ ОГОНЬ И ВОДУ

Всеми силами враг стремился захватить переправы через Дон в районе станицы Нижне-Чирской и хутора Верхне-Рубежного, чтобы потом ринуться к Волге.

Части 214-й дивизии получили приказ оставить западный берег Дона, тот самый берег, за который они бились с небывалым упорством, отойти на восточный берег и оборонять его в районе хутора Верхне-Рубежного и южнее.

Мосты уже были взорваны. Переправа шла четвёртые сутки. Шла день и ночь — на самодельных плотах, на лодках, на бочках, на брёвнах, на всём, что оказывалось под рукой. Дон, вздыбленный разрывами бомб, снарядов, мин, неистово бился о берега. Это был уже не тот тихий Дон, который ещё так недавно спокойно и мирно нёс свои воды. Тяжёлые всплески снарядов взрывали его тёмную глубину.

В одну из таких ночей разразилась гроза. Дождь ливмя лил, не утихая ни на минуту.

Насквозь промокшая, Гуля волоком тащила к переправе по размякшему от дождя берегу свою плащ-палатку, на которой лежал раненый боец. С трудом поворачивая голову, он что-то кричал Гуле. Но гомон переправы и шум ветра заглушали его голос. Чтобы расслышать его слова, Гуля нагнулась над раненым:

— Что тебе, голубчик?

— Рушницю шукаю, — сказал он, ощупывая возле себя плащ-палатку. — Рушницю не бачу. Гвинтивку.

И совсем неожиданно, хоть и не было времени вспоминать, Гуля вспомнила того бойца, который в тихую летнюю ночь во время стоянки эшелона вёл длинный и ласковый разговор со своей винтовкой. Тот тоже был украинец и так же дружил со своей «гвинтивкой»…

— Да вот же она, твоя гвинтивка, у тебя под боком!

Боец, лежавший на плащ-палатке, прихватил рукой винтовку, и от этого движения ему стало больно. Он застонал.

— Потерпи, голубчик! — крикнула Гуля, стараясь перекричать ветер. — Сейчас я тебя через Дон переправлю.

Раненый покачал головой. Видно было, что он сомневается в Гулиных силах. Да и в самом деле, трудно было поверить, что в такую непогодь эта девушка переплывёт Дон, да ещё с тяжёлой ношей.

Раненый что-то пробормотал. Гуля расслышала только:

— Сама плыви!

— Что ты! — сказала Гуля. — Да разве я тебя оставлю?

— Коли тоби важко буде, кидай менэ! — сказал раненый.

— Ладно, ладно, молчи уж, — оборвала его Гуля. Пронизывающий холод обжёг сердце. По лицу ударила, как хлыстом, волна.

Прихватив левой рукой раненого, Гуля поплыла, загребая воду правой рукой. Поплыла прямо в чёрную муть реки, то и дело выплёвывая набирающуюся в рот воду.

От времени до времени небо над Доном ярко вспыхивало, раздавался грохот, и крутая волна подбрасывала Гулю вместе с её полуживым спутником. Подбрасывала и швыряла куда-то вниз, в пропасть. Казалось, ещё минуту, — и чёрная холодная вода сомкнётся над головой. «Не доплыву», — думала Гуля.

И вдруг ей стало как будто легче плыть. Это раненый, очнувшись, почувствовал, что его спасительница изнемогает. Он собрал последние силы и, как-то приспособившись, стал грести здоровой рукой. «Голубчик мой, помогает!»— с благодарностью подумала Гуля. В предутренней дымке тумана противоположный берег был едва виден. Только белые вспышки ракет освещали на мгновение всё сразу: и людей, переправляющихся по реке вплавь, на плотах или верхом на лошадях, и понтоны с орудиями.

Раненый опять совсем ослабел и стал от этого как будто тяжелее вдвое. Но Гуля уже чувствовала, что самое страшное позади.

«Должна доплыть, доплыву!» — говорила она себе. Все её мускулы работали настойчиво, упрямо, умело. Вот когда пригодилось ей спортивное мастерство! Вот зачем нужно было так долго тренироваться там, на водной станции солнечного Днепра! Всё, чему Гуля училась в жизни, теперь пригодилось ей, словно всё её детство, вся юность были только подготовкой к этим суровым боевым испытаниям. И Гуля доплыла.

На берегу (этот берег, восточный, был пологий, плоский, не то что крутой западный) она разомкнула окоченевшие у неё на шее руки бойца. Он сполз на землю и тяжело перевёл дух.

— Ну, вот мы и добрались, — сказала Гуля и, достав из санитарной сумки фляжку, влила несколько капель водки в помертвевшие губы раненого. — Выпей, согрейся!

Она пристроила его на первую попавшуюся санитарную повозку, а сама, едва передохнув, вернулась опять к берегу…

Не одну жизнь спасла Гуля за эти четверо суток, не один раз переплыла она Дон, переправляя раненых с одного берега на другой под непрерывным обстрелом.

Но не думала Гуля в эти грозные дни и ночи, что со временем приказ по 214-й дивизии, подписанный командиром Бирюковым, о зачислении Марионеллы Королёвой почётным красноармейцем 780-го стрелкового полка будет храниться в музее. Не думала Гуля, что её работа в бою, которую она считала только работой, будет признана подвигом.

Перейдя Дон, дивизия заняла оборону восточного берега.

В ПРИДОНСКИХ СТЕПЯХ

Широко раскинулись придонские степи с холмами и перелесками. Если бы не война, здесь бы одуряюще пахло в эти дни полынью, мятой, душистыми степными травами. Слышалась бы в высоком безоблачном небе трель жаворонков. Спокойно синели бы эти озёра — Круглое озеро, озеро Кривое, — и мирно текли бы донские воды между высоким, крутым западным берегом и пологим — восточным.

А теперь в степи пахло дымом. Вздымались чёрные столбы минных разрывов, авиационных бомб, артиллерийских снарядов. То и дело с новой силой раздавалась трескотня ружейной и пулемётной стрельбы и стрельбы из автоматов. И, куда ни посмотришь, всё изрыто окопами, ходами сообщений, везде высятся холмики блиндажей, свежие насыпи могил.

…«Много за это время пережито, много перевидано, — писала Гуля отцу, сидя в землянке. — Дерёмся здорово. Бойцы проявляют прямо невиданное геройство. Много потеряно боевых товарищей, друзей, но от этого ещё сильнее ненависть к врагу. Если останусь жива, попробую написать книгу о героических защитниках Дона.

Только что над нами разыгрался воздушный бой. Наши молодцы, здорово пускают перья фашисту. На днях разведчики привели одного фашистского лётчика, сбитого в бою.

Скоро опять пойду на передовую. Сейчас пишу тебе, а все мысли там, около наших ребят, где идёт бой. Я сейчас от них километрах в пяти.

Знаешь, папа, ничего нет приятнее, чем собраться всем вместе после жаркого боя и в минуту передышки немного поболтать и пошутить. Если бы не головная боль, я бы ещё утром ушла на передовую, но очень уж сильно голова болит. Есть у немцев миномёт, он подражает нашей «катюше». Так вот, снарядом его меня и оглушило. Примерно метрах в 15 от меня ухнул, а может, и ближе. Но ты не беспокойся, всё пройдёт…»

Гуля писала и, держась за голову, покачивалась. Боль становилась всё нестерпимей. Но говорить об этом кому-нибудь из товарищей не хотелось. Ещё отправят, чего доброго, в медпункт.