В подполье можно встретить только крыс… - Григоренко Петр Григорьевич (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗
За этот ответ мне дважды перечеркнули «черное по белому» и записали красным по черному там, где было написано «защитил дипломную работу на тему… с оценкой отлично», вместо «отлично» — «очень хорошо», а там, где было «окончил академию „первым“, вместо „первым“ — записали „четвертым“. Показывая мне эту аттестацию с уже внесенными исправлениями, начальник академии сказал, указывая на красные записи от руки:
— Это вам не за знания и не за трудолюбие, а за поведение. Учитесь вести себя, т. к. это может плохо кончиться.
Но я так и не научился улыбаться глупости и склоняться перед неправдой. Да и помогла ли самому Цальковичу его тактичность. Тюрьму ему, правда, обойти удалось, но уволили его из академии еще в те страшные годы и вместо трех ромбов получил он три шпалы. Как говорится: «в старые дырочки вставил новое содержание».
Выпускали нас в Кремле в Георгиевском зале — 4 мая 1934 года. Присутствовало все Политбюро. Нам поднимали дух, главным образом, Ворошилов и Буденный, все время находившиеся в зале после того, как из ложи один за другим были произнесены тосты «За Сталина!», «За партию!», «За Ворошилова!», «За армию и выпускников!». Тосты такой скорострельности могут свалить кого угодно, особенно, если люди не выспались и голодны. А с нами именно так и было. И вот почему. Построение в Кремле было намечено на час дня. Ответственный — начальник академии им. Фрунзе. Естественно, что он назначил сбор на 12. Начальник нашей академии взял себе больший запас — 2 часа. Начальник факультета не отстал от него и назначил сбор на 8 часов утра. Командир нашей группы тоже позаботился о себе и приказал нам прибыть к 7 часам. А так как мы жили на Шоссе Энтузиастов, то подняться с постели нам надо было не позже 5 часов. Но в такое время можно только стакан чая выпить. А в академии и по выходе из нее подкрепиться и негде и некогда. То построение с проверкой, то перчатки меняют — белые на коричневые, то наоборот. В результате, когда в час дня Калинин, наконец, появился перед строем и начал речь, мы уже еле на ногах стояли. А пришли в зал и попали под оглушающий залп тостов и большинство «поехало». Мне повезло. Рядом оказался опытный человек. Он еще до того как нам позволили сесть, отхватил кусок масла и съел, посоветовав мне сделать то же самое. В результате я домой возвратился в тот же день. Большинство же моих однокашников оказались неспособными на такой подвиг. Только на следующий день, переночевав в милиции, они часам к двум, трем добрались до родных пенатов и здесь уж началась пьянка по-домашнему, которая длилась почти неделю.
Протрезвившись, пошли в академию за назначениями. Их еще не было, но я оказался исключением. Начальник кафедры организации военно-строительных работ профессор Скородумов — мы, слушатели, звали его за быстроговорение и нередкое высказывание слишком поспешных выводов и замечаний «Быстродумовым» — с радостным лицом отозвал меня в сторону и, схватив за руку, восторженно заговорил:
— Поздравляю, поздравляю! Мне все-таки удалось добиться своего, нарком обороны разрешил оставить вас адъюнктом моей кафедры.
— А меня об этом спросили? Я ни в коем случае не останусь в академии. Кого и чему смогу я научить по организации работ, если эти работы видел только во время практики. Да и какие работы? Недоделки, переделки. Такие работы любой добросовестный десятник организует лучше меня. А основное строительство я и не нюхал.
Возмущенный, я отправился к начальнику факультета за разрешением обратиться к начальнику академии. Разрешение получено и вот я у Цальковича. Я выложил ему то, что уже говорил «Быстродумову» и добавил:
— Месяца не прошло после приказа Наркома, в котором ясно сказано, что адъюнктура набирается из войск, а если академия хочет оставить кого из выпускников, то она зачисляет его кандидатом и направляет на три года в войска. Приказ есть, а делается опять по-старому.
— Ну это исключение. Кафедра слабая. Надо усилить.
— Усиливайте людьми с производства, имеющими опыт, а я пойду на их место учиться, приобретать опыт.
— Ничего не могу поделать. Есть решение наркома.
— Ну тогда, разрешите обратиться к наркому.
— Разрешаю! — И тут же начал набирать телефонный номер.
— Товарищ Хмельницкий (генерал для поручений наркома), здравствуйте. Я передаю трубку выпускнику академии. Прошу выслушать его. — И передал мне трубку.
— Товарищ для поручений, с разрешения начальника академии, прошу наркома принять меня по личному вопросу.
— А в чем ваш вопрос?
— Меня назначают адъюнктом академии, что противоречит приказу Наркома. Я хочу просить его отменить это назначение и дать любое другое.
12. Пожизненная профессия
Хмельницкий позвонил через несколько дней: «Вас примет зам. наркома Тухачевский».
И вот я в огромном кабинете — зале на улице Фрунзе № 1, в кабинете, который впоследствии посещал неоднократно. В глубине кабинета, за столом, который кажется крохотным на этой огромной территории, человек с аристократическим, так хорошо знакомым по портретам лицом. Четко чеканя шаг, подхожу на уставную дистанцию и громко представляюсь.
— Чего вы хотите?!
— Я прошу, чтоб в отношении меня был соблюден приказ наркома № 42. Если я нужен академии, то пусть прежде пошлют меня, как требует нарком, на три года на производство. Иначе, как я смогу учить организации строительных работ. Я производства в глаза не видел.
— Хорошо. Ваша просьба будет рассмотрена. Идите!
Я сделал «кругом» и в это время услышал:
— Но запомните…
Я снова сделал «кругом»:
— Запомните, что одетая на вас форма и все, что с ней связано — это пожизненно.
Последнее слово он подчеркнул. И снова сказал:
— Идите!
Пока я шел по кабинету и, выйдя из него, я думал: почему он мне сказал это? Понял, лишь когда пришел приказ, подписанный Тухачевским: «Григоренко П. Г. назначается начальником штаба отдельного саперного батальона 4-го стрелкового корпуса, с присвоением Т-8.» Это было совсем необычное назначение. Все выпускники нашего (фортификационного) факультета назначались на оборонительное строительство. Среди кадрового состава академии бытовало мнение, что «студенты» только и ждут как бы скорее попасть на стройку и избавиться от строя и от обязательного ношения военной одежды.
Это мнение распространилось и на наркомат обороны и очевидно дошло до Тухачевского. А я напомнил ему и как бы подтвердил правильность такого мнения. В приказе наркома говорится: «направлять на 3 года в войска», а я вместо этого дважды сказал «на производство». Именно поэтому, он напомнил мне о пожизненности профессии военного, и дал необычное для нашего факультета назначение.
Со своим непосредственным начальником — командиром отдельного саперного батальона 4 стрелкового корпуса, выпускником командного факультета Павлом Ивановичем Смирновым, я познакомился в день получения назначения. Другой выпускник командного факультета, мой земляк, болгарин Брынзов, услышав от меня куда я назначен, воскликнул:
— О, так туда же с нашего факультета командиром батальона идет Пашка Смирнов. Не очень завидую тебе. Человек он не того… Но все равно, пойдем знакомиться.
И он потащил меня искать Пашку. Но того в академии не оказалось. И я пошел вечером к нему на квартиру. Это оказалось очень разумным шагом с моей стороны. Этот шаг позволил мне установить со своим командиром человеческие контакты до того, как нас разделила невидимая, но прочная завеса: начальник — подчиненный.
Надо сказать, Павел Иванович стал для меня действительно учителем-другом. У нас сложились великолепные служебные отношения, полные взаимопонимания и дружбы, распространившиеся и на семьи. В частности, Павел Иванович подружился и с моим отцом, которого убедил возглавить подсобное хозяйство батальона. Павел Иванович — ленинградец. Очевидно, из интеллигентной семьи, но утверждать этого не могу. Сам он о своих родных никогда не рассказывал. В революцию он включился на стороне большевиков, когда ему едва исполнилось 16 лет. Позднее вступил в большевистскую партию и участвовал в гражданской войне, пройдя путь от политбойца до комиссара полка. После гражданской войны попросился на учебу и был направлен в Ленинградское военно-инженерное училище.
