История династии Романовых (сборник) - Радзинский Эдвард (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Оба князя закивали, показывая, что у них то же самое мнение.
– Да, еще… Остаются ее камер-фрау и слуги. – И она посмотрела на Вяземского.
– Я читал показания камер-фрау, – с готовностью начал Вяземский. – Умственно слабая женщина. К тому же не доказано ее сообщничество с умершей авантюрерой. Кроме того, говорят, бедняжка не получала от нее давно никакого жалованья…
– Отдать ей старые вещи покойницы, выдать сто пятьдесят рублей на дорогу. Отвезти немедля в Ригу и отправить в отечество, – сказала императрица.
«Ну и ну! Будто завещание чье-то читает…» – сказал себе Голицын.
– Всем остальным слугам, – продолжала все так же милостиво Екатерина, – выдать по пятьдесят рублей. И доставить их до границы, предварительно взяв с них обет вечного молчания. Все это оформить в указ, господа.
«Хорош будет указ!.. Столько допросов, присяг, предосторожностей – и всех выпустить в Европу… Ничего не могу понять!»
– У вас другое мнение, князь? – обратилась к Голицыну Екатерина.
– Ваше императорское величество поступили, как всегда, милосердно и мудро. Я думаю, все указанные лица и дети их будут до смерти молить Бога за здоровье Вашего величества.
– Ну вот… Что еще? – Она посмотрела на Вяземского.
– Прошение графа Алексея Григорьевича Орлова об отставке, – печально ответил Вяземский.
– Заготовьте указ Военной коллегии, изъявив ему наше благоволение за столь важные труды и подвиги его в прошедшей войне, коими он благоугодил нам и прославил отечество… Мы всемилостивейше снисходим к его просьбе и увольняем его в вечную отставку. И пусть Григорий Александрович Потемкин сам подпишет. Сие будет приятно обоим: они ведь давние друзья.
В Петропавловской крепости.
В камере Елизаветы – ворох платьев. Платья разбросаны повсюду – на кровати, где недавно она лежала, на полу.
Ушаков стоял посреди моря туалетов с описью в руках, а Франциска фон Мештеде придирчиво рылась в вещах принцессы.
– А где палевая робронда с белой выкладкой?
– Что по описи было, то и отдаем, – терпеливо бубнит доведенный до изнеможения Ушаков.
Наконец она отыскала робронду.
И тотчас новый вопрос:
– А две розовые мантильи? Одна была атласная… я хорошо ее помню… И кофточка к ней была тафтяная розовая…
– Что по описи было, то и отдаем…
Госпожа Франциска фон Мештеде выехала в Ригу в январе 1776 года, откуда благополучно прибыла в свое отечество – в Пруссию.
В марте 1776 года покинули Россию Черномский, Доманский и слуга Ян Рихтер.
Князь Лимбург благополучно женился и дожил до глубокой старости, окруженный бесконечным потомством.
Князь Радзивилл помирился с Екатериной, с королем Понятовским и преспокойно доживал век в своем Несвиже, по-прежнему поражая гостей и соседей своими выходками. Как-то жарким летом он объявил гостям, что завтра пойдет снег. И наутро проснувшиеся гости с изумлением наблюдали из окон… белые луга. Это бесчисленные слуги князя всю ночь посыпали траву дорогой тогда солью.
Гетман Огинский тоже прекратил вражду свою с Екатериной и королем – теперь он мирно строил свой знаменитый канал.
И все они забыли о той женщине…
В Петропавловской крепости росла высокая трава там, где когда-то зарыли гроб с телом «известной особы».
Шли годы. История эта стала забываться, когда в Ивановском монастыре в Москве появилась удивительная монахиня…
Опять несколько дат
Много лет спустя, уже в середине XIX века, старый причетник Ивановского монастыря рассказывал археологу и историку И.М. Снегиреву о той монахине:
– Был я тогда мальцом. Игуменья Елизавета меня любила, и в келье у нее я часто находился. Был я как раз в ее покоях, когда она вела тот разговор…
1784 год, декабрь.
Покои настоятельницы в Ивановском монастыре.
В углу кельи, у печки, сидел мальчик-причетник и подбрасывал дрова в огонь. Эконом монастыря и игуменья мать Елизавета беседовали.
– Келью ей поставишь каменную, – говорила игуменья, – и чтоб видать было из моих окон.
– Значит, у восточной стены, против ваших покоев и поставим, – отвечал эконом.
– Келью с изразцовой печью, и две комнаты, и с прихожей для келейницы – прислуживать ей. Окна сделай маленькие, и чтоб занавеска всегда на них была. И служителя приставишь – отгонять любопытных от окон.
Игуменья помолчала, посмотрела в огонь и продолжала:
– От той кельи устроишь лестницу крытую прямо в надвратную церковь, чтоб ходила она молиться скрытно от глаз людских… Когда молиться будет – церковь на запоре держать… В общей трапезе участвовать она не будет, стол ей положишь особый: обильный да изысканный. К нашей еде она не приучена. Чай, догадываешься, чьи повеления передаю?
– Когда ждать-то новую сестру?
– К началу года келью поставишь. Говорят, матушка государыня в это время в Москву пожалует.
– А как кличут новую сестру?
– Досифея. Да тебе ни к чему, потому что говорить с новой сестрою никому не следует… Ну, ступай, отец, ночь на дворе.
И сейчас в Москве сохранились башни и стены древнего Ивановского женского монастыря. Как писалось в старых книгах: «Девичь монастырь расположен в старых садах под бором, что на Кулишках, против церкви Святого Владимира».
Давно нет ни садов, ни того бора, ни прекрасного названия Кулишки, но остались, как дивное видение, белая церковь Святого Владимира на холме и руины заброшенного монастыря в кривом московском переулке.
В лунные ночи грозно темнеют башни и тяжелый купол собора древней обители. Столь древней, что в 1763 году в описи монастыря глухо сказано: «А когда оный монастырь построен и при котором государе, точного известия нет».
Основание Ивановского женского монастыря приписывают Ивану Третьему и матери царя Ивана Грозного Елене Глинской. Знаменит был монастырь богатыми вкладами. Особенно заботилась и украшала святую обитель богомольная императрица Елизавета. Она предназначала монастырь «для призрения вдов и сирот заслуженных людей».
В ту суровую эпоху Ивановский монастырь был обителью, и крепостью, и местом заключения. Эти стены видели разведенных цариц, насильно постриженных в монахини, раскольниц и страшную Салтычиху, изуверку помещицу, прозванную народом людоедкой. В описываемое нами время она была заточена здесь в темном склепе, под соборной церковью, в полном мраке. И свечу ей вносили, только когда подавали пищу…
1785 год, февраль.
В покоях настоятельницы монастыря сидела новая монахиня. Плат до бровей скрывал исхудавшее прекрасное лицо, монашеское одеяние прятало стройное тело.
Скрипнула дверь – вошел мальчик-причетник с дровами. Новая монахиня вздрогнула, втянула голову в плечи.
– Ты что пугаешься при каждом шорохе? – ласково сказала игуменья Елизавета. – У нас, слава богу, бояться тебе нечего. Тут покойно. Время свое проводить будешь в рукоделии, в чтении книг душеспасительных. Библиотека у нас древняя, знаменитая… Ну, а если какие светские книги захочешь, мне скажешь – принесем. Но, думаю, в миру ты их вдоволь начиталась. И еще: коли просьбицы какие – ко мне иди, с людьми не знайся, сестрица, людей избегай. Сама, чай, знаешь, чье это установление! – вздохнула игуменья.
– Была она среднего роста, худощава станом и, видать, прежде была красавица. На содержание ее большие суммы отпускались из казначейства. Она их на милостыню нищим тратила. И никто никогда не слышал от нее ни слова – обет молчания, говорили, взяла, – рассказывал причетник. – Спина в черном одеянии – над книгой… Вот и все, что мы видели… И так четверть века слова от нее не слыхивали… Потом умерла государыня Екатерина. Вышло ей послабление – важные особы к ней приезжали и наедине с ней виделись. Но она по-прежнему молчала. А преставилась она зимой – февраль был, мороз. Год, как помню, 1810-й. Слух по монастырю пронесся: померла Досифея, царство ей небесное. И начались тут дивные дела… Хоронили всех наших инокинь у нас, в Ивановском. А ее понесли через всю Москву хоронить в Новоспасский монастырь – в древнюю усыпальницу царского рода.
