Филипп Бобков и пятое Управление КГБ. След в истории - Макаревич Эдуард Федорович (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Однажды в ответ на признание одного из поклонников «Нового мира»: «Рано или поздно наступит конец цензурным ограничениям, тогда-то мы и поработаем с вами, Александр Трифонович», – Твардовский весьма неприязненно ответил: «Тогда мы сможем оказаться с вами по разные стороны баррикад. Это только сейчас, против нынешних глупостей мы едины».
Сказанное А. Твардовским звучит сегодня как предсказание неминуемого: та разящая правда, которой чужды любые сантименты, всякие дружеские пристрастия. Человек проверяется, когда он свободен в своем выборе. Те десять, коим ничто не угрожало, были свободны решать. Они выбрали ту сторону баррикады.
Расставшись со своим народом, трудно сохраниться с ним в одних измерениях – утрачивается чувство времени. Лишились его и авторы письма. Вроде бы собрались писать о настоящем, но что ни строчка – то от прошлого.
Хлопочут, к слову, о копировальной технике. О какой? Неужто все еще находятся в плену у самиздата? Это сегодня-то, когда едва успеваешь прочитывать то, что переписывалось, бывало, по углам, а теперь публикуется периодикой, выходит книгами. Рассуждают как о невероятном по поводу «независимых издательств». А тем временем Союз писателей СССР рассматривает предложения об организации кооперативных издательств. Одно из первых – «Весть», создается при поддержке В. Каверина, Э. Межелайтиса. Где же они, голосующие за «публичную дискуссию, в которой каждый может участвовать и не бояться преследований, независимо от выражаемых взглядов»? Могли и они, если бы не боялись, быть среди тех, кто сегодня рассматривает, поддерживает, создает. Нет, по-прежнему среди обвиняющих издалека. И воображают, будто их письмо – столь немыслимая, невероятная, недопустимая откровенность, что опубликуй его в советской печати, и станет это «самым убедительным доказательством искренности заявлений о гласности». Опубликовали. Что дальше?
Да ничего! Для них все останется как и было. Писал же еще Герцен об эмиграции: «Притом ни шагу вперед. Они, как придворные версальские часы, показывают один час – час, в который умер король… и их, как версальские часы, забыли перевести со времени смерти Людовика XV».
Задумайтесь, каким ограниченно-культовским мышлением надо обладать, чтобы запрашивать доказательства благополучного будущего великой державы у одного человека – пусть и занимающего чрезвычайно ответственный пост, пусть и располагающего сегодня небывалым признанием во всем мире. Может, повторить тем, кто хотел бы прослыть «отцами русской демократии», мысль, неоднократно высказываемую Михаилом Горбачевым: одно лицо или группа лиц не могут быть в нашем обществе носителями истины в последней инстанции. И то же самое можно повторить о силах обновления. От всех нас зависит, чтобы «оттепель» превратилась в «лето», говоря словами авторов письма, а по-нашему, чтобы от «революции ожидания» перейти к революционной перестройке, энергию замыслов превратить в энергию дел.
Есть лишь одна гарантия от повторения ошибок, которые так дорого нам обошлись: последовательная и повсеместная демократизация. Этому и следуем, помня: больше демократии – значит больше социализма. В этом прежде всего и расходимся с авторами письма. Не решаясь произнести, к чему же в конце концов призывают, они скрывают за ширмой частных предложений свои глобальные намерения: лишить наше общество исторической перспективы, взяв под сомнение его «конечные цели и основополагающие принципы».
Поразительно, но, высказывая общие места о том, что революционная теория устарела, нынешние критики В. Ленина первыми и обнаруживают архаичность своего мышления. Они выдвигают его фигуру в положение сверхчеловека, поскольку допускают, что за все в ответе может быть тот, кто умел видеть сквозь годы, но кому не дано было – не дано уже более полувека – жить, работать, решать вместе с нами. Все ли делалось вчера и выполнено теперь, как советовал, настаивал Ленин? А сегодня, обращаясь к его наследию, мы имеем возможность идти дальше Ленина. Да, дальше: с высоты нашего времени дано оценить и суть былых противоречий, и смысл принимаемых тогда решений. К тому же мы свободны от того, что особенно тревожило Ленина: кроме закона есть еще культурный уровень, который никакому закону не подчинишь.
Живет своей жизнью двухсотвосьмидесятимиллионный народ – хуже или лучше, но занят своей судьбой. И, представьте себе, не подозревал до сих пор, что где-то далеко-далеко расположилось несколько его бывших соотечественников, которые желают для себя особых гарантий, одобряют «стремления советских руководителей» или же, наоборот, видят «немало поводов для опасения», диктуют, как следует проводить политику гласности, требуют «для начала пересмотреть господствующую идеологию», размышляют, стоит ли им «провести открытый диалог с властями», так и не выяснив, а хотят ли этого «власти», прикидывают, что необходимо для «примирения народа с правительством».
И лишь об одном не думают: как самим найти путь к своему народу. Потому что оставили его не в лучшие времена. Наслаждаясь, как пишут сами, «воздухом свободы», они обеспокоены, видите ли, тем, как дышится в Москве… Не знал, признаться, не знал до сих пор из всей истории русской эмиграции, кому жизнь на чужбине представлялась бы желаннее, чем дома, кто не хотел бы воспользоваться первой же возможностью, чтобы вернуться.
Среди прочих фраз есть у авторов письма и такая: «Если они действительно хотят вписать новую страницу в нашу историю, им нужно…» – и так далее, и тому подобное. Но кто это, собственно говоря, – «они»? Кому это – «им»? А главное, чья это – «наша»? С вашей позицией к нашей современной истории вы не имеете отношения.
Когда-то у кого-то из авторов письма были свои заслуги в развитии общественного самосознания – их и теперь не станут обделять в этом. Но зачем же раздувать щеки, тянуться на цыпочках, чтобы представиться большим, чем есть на самом деле? Зазнайство, право же, уничтожает талант быстрее, чем запреты. Вот и письмо свое они написали на редкость посредственно.
Каждый из них профессионал в своем деле и знает, как важно быть им. А тем не менее тянут самодеятельное начало в политику, не стыдясь домотканости своих суждений. Почему, – вопрошают, – не вывести из Афганистана «сразу все войска, не ставя предварительные условия и не растягивая сроки»? Все очень просто: махать рукой на тех, кому стремились помочь; уйти, не думая, что произойдет за твоей спиной. Нет, так политика не делается, да и они сами это прекрасно понимают. Однако продолжают нарочито валить все в одну кучу: борьбу за мир и похороны Тарковского, события 1968 года и выборы в Сальвадоре, военно-патриотическое воспитание школьников и Уголовный кодекс.
А венчают всю эту мешанину следующим: в результате процесса демократизации «мы только чуть-чуть приблизимся к положению черного населения Южной Африки». Прав был Белинский, утверждая в письме к Гоголю: «Какая это великая истина, что, когда человек весь отдается лжи, его оставляет ум и талант».
Чем обеспокоены авторы письма? Тем, что почва у них уходит из-под ног. Могли, например, прежде ссылаться на высланного в Горький Сахарова, а теперь он сам замечает, что не прочь на время съездить в Горький – бесконечные московские визитеры мешают работать. Рассуждали, бывало: нет, мол, хода личной инициативе, – нынче она приветствуется. Не миловали когда-то художников-авангардистов – труби об этом на весь мир. Сейчас у них одна выставка за другой. Так и без работы можно остаться!
Но что же это за работа, если в основе ее давно известное своей безнравственностью утверждение: чем хуже, тем лучше. Не удастся, не состоится то, чем заняты ныне в Советском Союзе, – это обернется поражением на уровне национальной трагедии. Авторы же письма станут потирать руки. В беде народа готовы обрести и самоутверждение, и самооправдание. Во зло молящиеся!
Нам и без всяких голосов хватает забот: за перестройку надо бороться, ее надо защищать. И люди идут на это, меньше всего думая о собственных удобствах, не вспоминая прежних обид.
