Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич (библиотека книг TXT) 📗
Морозов познакомился с Ксенией Бакай на комсомольском собрании в Кривом Роге. Веселая, бойкая, с косами ниже пояса. Певунья — поискать такую! Да и кто в восемнадцать не привлекателен?..
Встречались полтора года и, наконец, признались друг другу: раздельно жить дальше невозможно!.. И у Тимофея Ивановича прибавилось забот ровно в шесть раз. Отец Оксаны умер в 1914 году, и Варваре Ивановне — матери Оксаны приходилось крутиться вдвое: на руках пять ртов! Женившись, Морозов взял на себя всю тяготу содержания, ученья большой семьи.
И родственников у Ксении Ивановны было много. Не забывали они дом Морозовых, где всегда их встречали радушно и хлебосольно.
Как-то летом — это как раз было при мне — в Заречье приехал троюродный дядя Ксении Ивановны, кряжистый токарь Прокоп Афанасьевич Хлопенюк. Грубый бас, громкий смех и совершенно седая голова. Именно про таких говорят: белый как лунь!
Привело его в Заречье отцовское дело — устроить сына в индустриальный техникум, в бывшее Александровское техническое училище. Хороших металлургов оно готовило — про его выпускников слава шла по всей Украине.
Когда выпили мы по доброй чарке, Тимофей Иванович, видевший родича первый раз, не утерпел:
— Прокоп Афанасьевич, сколько вам лет?
Дядя загрохотал:
— Сорок, а что? Мабуть, седина… Давняя справа… з 1906 року.
Подбежала девочка с бантами в косичках и попросилась на колени к Морозову. Тимофей Иванович поднял ее, поцеловал.
— Что, Нинелька?
— Що ж, по-хранцузки назвали? — пробасил гость.
— В честь Ленина, дядя, — ответила Ксения Ивановна.
Родич вскинул льняные брови:
— Гарно!
— Так вы потемкинец? — опять спросил Морозов.
— Ни. В 1904 году броненосец «Потемкин» стоял у нас на рейде. Меня комитет нарядил снабжать матросов прокламациями. И нашу рабочую газету я проносил. Филеры охранки присмотрели. Попал в их поминальник! А в девятьсот пятом от железнодорожных мастеровых вместе с Иваном Бакаем, отцом Оксаны, выбрали меня в Совет рабочих депутатов. И снова на глазах шпиков царских. В конце ноября большевики проголосовали за вооруженное восстание. А меньшевики — против! Ну, значит, ночью являются архангелы:
— Пройдемте бриться!
Попал я в одиночку. Полгода измывались. От товарищей узнаю: «Потемкин» уплыл в Румынию. И революцию затопили в крови. Как-то среди ночи слышу лязг замков:
— Выходи!
Вывели во внутренний двор тюрьмы, поставили к стенке. И солдаты с винтовками напротив. Жандармский ротмистр спрашивает визгливо:
— Последний раз даем возможность остаться живым. Где спрятана типография?..
А мне уж все равно. Молчу.
— Скажешь? — беснуется жандарм.
Молчу. Повернули спиной к строю. И знаешь, Тима, волосы сами зашевелились. Спине стало холодно, будто бы к ней приложили пласт застылого железа. Стою, ноги дрожат. Мне было всего девятнадцать! Рванулся, стал лицом к солдатам:
— Швыдче, каты!
А ружья наведены. Офицер махнул перчаткой. Гром ударил. На меня посыпалась кирпичная крошка. А померещилось — пули! И упал я…
Очнулся — снова камера. А потом — милость монаршья: вечная каторга. Повели этапом. Грязь. Лужи. А солнце. Глянул в лужу — старик! Эх, будь воно неладно!..
Гость замолчал. Выпили без слов.
— Слухай, Тимохвей. А насчет сына не поможешь?..
Неожиданный поворот в разговоре смутил Морозова. Родственникам Тимофей Иванович помогал и деньгами, и советами, и добрым словом. А тут… Он знал, что в техникум был большой наплыв учащихся. Имел ли он право использовать служебное положение?.. Как-то не вставал такой вопрос никогда. Замолвить слово за сына старого большевика… Но ведь как знают его, Морозова… Знают начальника отдела ОГПУ. И сработает страх, сила…
После долгого молчания Тимофей Иванович отозвался неловко:
— Обижайся, Прокоп Афанасьевич, не обижайся, но обходись без моей протекции.
Насупился гость. Катает шарик из хлеба в толстых пальцах. Неприятный вышел разговор. Пробасил.
— И то верно. Сам схожу.
А ночью Ксения Ивановна упрекала мужа:
— Мог бы позвонить в техникум… Старика обидел…
Тимофей Иванович шепотом говорил, что совесть чекиста не позволяет ему это делать.
— Ты перестала бы меня уважать, Оксана, если бы я стал именем чекиста спекулировать. А старик поймет!..
Утром Прокоп Афанасьевич вел себя так, будто бы и не было никакой размолвки.
В техникуме его встретил сам директор, холеный, длинный, как жердь, в роговых очках и с лошадиным лицом.
— Будьте любезны, проходите. — Солнце билось в его очках, и на стенке бегал светлый «зайчик».
Прокоп Афанасьевич рассказал, что привело его в техникум, а сам пристально разглядывал директора: что-то знакомое виделось ему в его облике!
— Откуда приехали, товарищ Хлопенюк?.. Из Солнечного?.. Там у вас прекрасное море! Что же сын в моряки не идет?..
— Стране нужны металлурги. Пятилетку строим. За четыре года надо управиться, а без своих спецов как справишься?..
— О, вы правильно понимаете текущие задачи! Оставьте заявление. — Директор обошел стол, пожал руку старого рабочего. Провожая к двери, продолжал:
— Денька через три-четыре заходите, товарищ Хлопенюк…
Вернулся Прокоп Афанасьевич сильно взволнованный. И тотчас к Ксении Ивановне:
— Тима колы придет?
— Сама не знаю. Быть может, за полночь…
Гость накинул пиджак на плечи и заторопился в отдел ОГПУ.
— Что случилось, Прокоп Афанасьевич? — встревоженно встретил его Тимофей Иванович.
— Мы считали, що вин погиб.
— Кто?
— Шварц Ганс Меерович. Учитель из гимназии. В стачком завода «Руссуд» входил, от социал-демократов.
— Ну и что же?..
— Потом был страшный провал — почти всю подпольную организацию охранка «повязала»… И Шварц попался. В общей камере сидел. Били на допросах. А потом ночью вызвали Ганса, и еще пятерых. С тех пор Шварца не видели. А по камерам пополз слух: провокатор!
Морозов заинтересованно слушал родича, но в душе уже прикидывал: есть ли доказательства?.. Кто подтвердит?..
— Он вас узнал, Прокоп Афанасьевич?
— Виделись-то мы с ним тогда мельком, на маевке. Он с речью выступал. Красиво говорил, зажигательно. А я и запомнил. А ему — где же! Толпа большая была. И я среди нее.
— А если то был слух пущен, чтобы опорочить Шварца?..
— Хто ж его знае. Если честный человек — не обидится… И потом — в приемной этого директора все по-германски балакают. Немцев одних набирает, мабуть. Балмочуть не по-нашему…
Тимофей Иванович рассмеялся, успокаивая родственника:
— Показалось вам, Прокоп Афанасьевич.
— Мэни, мабуть, и показалось, а тоби — не должно казаться! Тоби хворму надели, «шпалы» нацепили! — отрезал Хлопенюк.
Тимофей Иванович попросил Хлопенюка подробно написать все, что ему известно о Шварце. А сам стал собирать материалы о директоре индустриального техникума.
Шварц Ганс Меерович приехал из Николаева в Александровск (ныне Заречье) еще до революции и преподавал в гимназии. Среди окружающих ничем не выделялся.
В ноябре 1917 года неожиданно пришел в ревком города и предложил:
— Откроем школу специалистов? Своих коллег я уговорю. Мы примыкаем к революции. Новой власти скоро потребуются свои техники!
Матрос с Балтики, сидевший за столом председателя ревкома, прохрипел простуженным голосом:
— Добро! Барахлишко какое надо, берите у буржуев именем ревкома!
Так Шварц стал первым красным директором технического училища в Александровске. От городской интеллигенции его избрали в Совет депутатов. Его ставили в пример старым спецам. И в те годы Ганс Меерович не один раз слышал за своей спиной злой шепоток бывших друзей:
— Предатель!
Но Шварц настойчиво делал общее дело. В дни всенародного траура он подал заявление в большевистскую партию:
— Желаю продолжать дело Ленина!
И его приняли. Он проявил особенное рвение в организации обучения трудящихся. По своей инициативе открыл студию рабочих и крестьян, где готовил малограмотных парней и девушек к поступлению в средние и высшие учебные заведения. Его авторитет в городе еще больше упрочился.
