Сталин. На вершине власти - Емельянов Юрий Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Стремление Сталина оградить от преследований высококвалифицированных специалистов подтверждается многочисленными примерами из мемуарной литературы. Однажды Главный маршал авиации А. Е. Голованов спросил его: «Товарищ Сталин, за что сидит Туполев?» Воцарилось Довольно длительное молчание. Сталин, видимо, размышлял. «Говорят, что он имел отношение к иностранной разведке…» – Тон ответа был необычен, не было в нем ни твердости, ни уверенности. «Неужели вы этому верите, товарищ Сталин?!» – прервал я его своим восклицанием. «А ты веришь?» – переходя на «ты» и приблизившись ко мне вплотную, спросил он. «Нет, не верю», – решительно ответил я. «И я не верю!» – сказал Сталин. Такого ответа я не ожидал и стоял в глубочайшем изумлении. «Всего хорошего», – подняв руку, сказал Сталин. Это значило, что на сегодня разговор со мной окончен… Вскоре я узнал об освобождении Туполева, чему был несказанно рад».
Подобную же историю рассказал известный конструктор авиамоторов А.А. Микулин, который добился от Сталина освобождения конструктора Б.С. Стечкина, осужденного на 10 лет «за шпионаж и вредительство». Аналогичным образом авиаконструктор А.С. Яковлев замолвил слово за заключенного сотрудника «Комсомольской правды» и активиста Центрального аэроклуба Е. Рябчикова, когда находился в кабинете у Сталина с новым заместителем наркома внутренних дел А. П. Завенягиным. Тогда «Сталин обронил, обращаясь к Завенягину: «Посмотрите». Этого, ни к чему не обязывающего одного только слова оказалось достаточно». Через неделю А. П. Завенягин сообщил А.С. Яковлеву о том, что «просьба решается положительно», а вскоре Яковлев встретился с освобожденным Рябчиковым.
Вступился за арестованного 11 февраля 1937 года физика В.А. Фока и академик П.Л. Капица, направив Сталину резкое письмо, в котором сравнивал этот арест с изгнанием А. Эйнштейна из нацистской Германии. Вскоре В.А. Фок был освобожден. П. Л. Капица добился и освобождения молодого физика Л. Ландау, хотя в этом случае ему потребовалось написать Сталину не одно письмо и около года ожидания.
Создается впечатление, что Сталин мог изменить решение «специалистов» из Н КВД и поступиться их профессиональными соображениями лишь в том случае, если за человека вступались высококвалифицированные специалисты из другой сферы, которые могли доказать, что работа заключенного на свободе принесет гораздо больше пользы государству, чем его изоляция от общества. Своеобразным компромиссом между требованиями органов госбезопасности и пожеланиями работников науки и промышленности явилась практика использования заключенных специалистов по их профессии в местах лишения свободы. Зачастую специалисты, работавшие в тюремных условиях, освобождались досрочно.
Арестован ному в начале июня 1941 года наркому оборонной промышленности Б.Л. Ванникову И.В. Сталин после начала войны предложил «письменно изложить свои соображения относительно мер по развитию производства вооружений в условиях начавшихся военных действий». Б.Л. Ванников писал в своих мемуарах: «Записка, над которой я работал несколько дней, была передана И.В. Сталину. Я увидел ее в руках, когда меня привезли к нему прямо из тюрьмы. Многие места были подчеркнутыми красным карандашом, и это показало мне, что записка была внимательно прочитана. В присутствии В. М. Молотова и Г.М. Маленкова И.В. Сталин сказал мне: «Ваша записка – прекрасный документ для работы наркомата вооружения. Мы передадим ее для руководства наркому вооружения». В ходе дальнейшей беседы он заметил: «Вы во многом были правы. Мы ошиблись… А подлецы вас оклеветали». Ванников вернулся на работу в свой наркомат.
Моему отцу Б.Л. Ванников рассказывал о своей беседе со Сталиным в Кремле более подробно. По его словам, Сталин встретил так: «Ванников, хватит сидеть, война идет!» В ответ на слова Ванникова о том, что ему никто не будет доверять после пребывания в тюрьме, Сталин огрызнулся: «Подумаешь, я тоже сидел!» На возражения Ванникова о том, что Сталин сидел в царское время, а он, Ванников, – в советское и поэтому его авторитет безнадежно упал в глазах советских людей, Сталин заявил: «Идите работать, а мы позаботимся о вашем авторитете!» Через некоторое время Ванникову было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Судя по этому рассказу, Сталин не видел разницы в положении политзаключенных в царское и советское время и вообще не считал заключение непереносимым испытанием.
Казалось, что Сталин, решая судьбы арестованных людей, исходил из того, насколько они могут быть полезны для страны. Сравнивая «шахтинцев и промпартийцев» с троцкистами, Сталин заявлял, что первые «обладали в большей или меньшей степени необходимыми техническими знаниями, в то время как наши люди, не имевшие таких знаний, вынуждены были учиться у них», а вторые, «все эти Пятаковы и Лившицы, Шестовы и Богуславские, Мураловы и Дробнисы являются пустыми болтунами и приготовишками с точки зрения технической подготовки». Таким образом он давал понять, что соглашается на аресты и расстрелы людей, обвиненных в террористической деятельности и шпионаже в пользу иностранных держав, поскольку в них нет пользы стране. В то же время крупнейшему специалисту в области котлостроения Л.К. Рамзину, приговоренному к смертной казни в ходе процесса Промпартии, была предоставлена возможность работать в заключений, а затем он был освобожден и даже получил Сталинскую премию. Были освобождены, получили возможность трудиться по профессии и вскоре стали знаменитостями сталинского времени историк Е.В. Тарле, языковед В.В. Виноградов, селекционер В.В. Таланов и многие другие.
Ставя интересы страны превыше всего, в том числе и выше обвинений в антигосударственной деятельности, Сталин преодолевал даже личные антипатии и обиды. Именно поэтому Сталин позвонил поэту Борису Пастернаку и предложил тому высказаться по поводу судьбы Осипа Мандельштама, автора злых и обидных стихов о Сталине, который находился подследствием. Существуют различные версии этого телефонного разговора. По словам А. Ахматовой, Сталин выяснял мнение Пастернака о Мандельштаме как поэте: «Но ведь он же мастер, мастер?» На это Пастернак якобы ответил: «Это не имеет значения». По словам жены Пастернака, поэт сказал Сталину, что между ним и Мандельштамом «дружбы собственно никогда не было. Скорее наоборот. Я тяготился общением с ним. Но поговорить с вами – об этом всегда мечтал». В ответ Сталин резко сказал: «Мы, старые большевики, никогда не отрекались от своих друзей. А вести с вами посторонние разговоры мне незачем». Комментируя этот телефонный разговор, Евгений Громов замечал: «Позвонив Пастернаку, генсек показал, что он считает его большим, авторитетным поэтом, с которым не грех посоветоваться. Пожалуй, самое для нас важное в сталинских словах – вопрос о Мандельштаме, мастер ли он, какой у него профессиональный вес». Можно предположить, что, если бы Пастернак твердо стал отстаивать Мандельштама как поэта, ценного для культуры страны, разговор принял бы иной характер и его судьба была бы не столь трагичной.
Хотя нельзя согласиться с тем, что репрессии 1937—1938 годов были задуманы как способ освободиться от негодных кадров, они объективно способствовали радикальной смене руководящего состава. Из системы управления на различных уровнях было отстранено много видных партийных руководителей, которые начали делать карьеру еще в первые годы революции. Эти люди мыслили категориями Гражданской войны, что во многом определило их действия во время коллективизации, преследований технической интеллигенции и партийных чисток 1930-х годов.
В. Кожинов приходит к выводу о том, что «к середине 1930-х годов жизнь страны в целом начала постепенно «нормализоваться», и деятели, подобные тем, которые, не щадя никого и ничего, расправлялись с составлявшим огромное большинство населения страны крестьянством, стали в сущности ненужными и даже вредными; они, в частности, явно не годились для назревавшей великой войны, получившей имя Отечественной, – войны народной, а не «классовой». Поэтому самая широкая замена «руководства» (снизу доверху) была в то время вполне закономерна, даже Л естественна».
