История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗

Моя бонна, прочтя это письмо со всем вниманием, вернула его мне с безразличным видом.

– Что ты об этом думаешь, мой друг?

– Сделать так, как говорит тебе посол. Если он считает, что нам нет нужды торопиться, то это все, чего мы хотим. Не будем думать об этом и будем любить друг друга. Это письмо, однако, продиктовано мудростью; но скажу тебе, что не могу себе представить, что мы могли бы стать безразличны друг к другу, хотя я понимаю, что это может случиться.

– Безразличны – нет, ты ошибаешься.

– Это значит – стать добрыми друзьями.

– Но дружба, моя дорогая бонна, никогда не безразлична. Единственно, верно, что любовь может прекратиться. Мы это знаем, потому что так бывает всегда, с тех пор, как существует род людской. Так что посол прав. Раскаяние может начать терзать наши души, когда мы больше не будем любить друг друга. Давай завтра поженимся и накажем таким образом пороки человеческой природы.

– Мы поженимся, но из тех же соображений не будем торопиться.

Моя бонна получила письмо Лебеля через день. Она нашла его столь же разумным, как и письмо посла; однако мы решили не заниматься более этим делом. Мы договорились покинуть Берн и направиться в Лозанну, где ожидали меня те, кому я был рекомендован, и где развлечений было гораздо больше, чем в Берне.

Моя бонна и я, в постели, в объятиях друг друга, разработали комбинацию, которая нам обоим показалась весьма красивой и весьма разумной. Лозанна была маленький город, где, по ее мнению, меня должны были приветствовать все поголовно, и где, по меньшей мере первые пятнадцать дней, у меня едва хватало бы времени на визиты, на званые обеды и ужины, которые давались бы для меня каждый день. Вся знать знала мою бонну, и в том числе герцог де Росбюри, который по ней вздыхал. Ее появление вместе со мной должно было стать событием последних дней, обсуждаемым во всех собраниях, что, в конце концов, стало бы утомлять нас обоих. Кроме того, у нее была ее мать, которая ничего не говорила, но в глубине души не вполне была удовлетворена, видя ее в качестве прислуги с мужчиной, которому, по общему мнению, не могла быть никем иным как любовницей.

После всех этих размышлений мы решили, что она поедет одна в Лозанну, к своей матери, и что два или три дня спустя я приеду туда в одиночестве, как и хотел, имея при этом возможность видеться с ней каждый день у той же матери. Поскольку после Лозанны я направлюсь в Женеву, она последует за мной, и оттуда мы поедем путешествовать вместе повсюду, куда я захочу, и будем любить друг друга.

Через день после этого решения она выехала, в довольно хорошем настроении, потому что, будучи уверена в моем постоянстве, радовалась нашему разумному проекту; Но она оставила меня грустным. Обязательные визиты заняли у меня два дня; поскольку перед тем, как покинуть Швейцарию, я желал познакомиться со знаменитым Галлером, уполномоченный де Мюрэ дал мне к нему письмо, которое меня весьма порадовало. Он был байи в Роше.

Когда я делал прощальный визит м-м де ла Саон, я застал ее в постели и вынужден был провести с ней четверть часа тет-а-тет. Говоря, естественно, только о своей болезни, она повела диалог таким образом, что стало удобно, вполне благопристойно, показать мне, что священный огонь, обезобразивший ее лицо, не затронул остальное. Я теперь не так восхищался храбростью Мингарда, потому что почувствовал себя готовым поступить так же, как он. Я не видел ничего более красивого, и было вполне легко смотреть только на тело. Эта бедная женщина, демонстрируя себя с такой легкостью, мстила природе за тот ущерб, который та нанесла ей, сделав ее лицо ужасным, и в то же время, из соображений вежливости, она полагала, возможно, своим долгом вознаградить этим порядочного человека, который нашел в себе силы беседовать с ней. Я уверен, что имей она красивое лицо, она скупилась бы на все остальное.

В последний день я обедал у М.Ф., где славная Сара расспрашивала меня по поводу того, что моя жена уехала раньше меня. Мы увидим, как я нашел ее в Лондоне тремя годами позже.

Ледюк еще лечился и был очень слаб, но я, тем не менее, хотел, чтобы он ехал со мной, потому что у меня было много багажа, и я не мог довериться никому, кроме него. Так я покинул Берн, который оставил во мне такое счастливое впечатление, что мне становится веселее каждый раз, как я о нем вспоминаю.

Имея намерение поговорить в врачом Хереншвандтом по поводу консультации, которая интересовала м-м д’Юрфэ, я остановился в Морате, где он поселился. Это всего в четырех лье от Берна. Он пригласил меня обедать, чтобы ознакомить с превосходными качествами рыбы тамошнего озера, но по моем возвращении в гостиницу я решил провести там ночь по причине некоей достопримечательности, что мой читатель может мне простить.

Доктор Хереншвандт, получив от меня добрые два луи за консультацию по поводу солитёра, которую он мне дал в письменном виде, пригласил меня прогуляться по большой дороге на Аванш до капеллы, заполненной останками мертвых.

– Это кости, – сказал он, – отряда Бургиньонов, убитых швейцарцами в знаменитой битве.

Я читаю латинское описание, смеюсь и затем говорю ему серьезно, что оно содержит поразительную неточность и воспринимается как шутка, и что серьезность содержания не должна позволять разумной нации вызывать смех у тех, что его читают. Этот швейцарский доктор не понял. Вот описание: Deo. Opt. Max. Caroli inclyti, et fortissimi Bur-gundi? ducis exercitus Muratum obsidens, ab Helvetiis c?sus, hoc sui monumentum reliqua anno 1476. [28] [29]

Представление, которое я имел о Морате до той поры, было замечательное. Его семивековая репутация, три большие осады, выдержанные и отраженные; я ожидал увидеть нечто величественное, и не увидел ничего.

– Морат, – сказал я врачу, – был, должно быть, расстрелян, разрушен, потому что…

– Отнюдь нет, он таков, каким был всегда.

Человек умный, который хочет чему-то научиться, должен читать и затем путешествовать, чтобы исправить свою науку. Знать плохо – это хуже, чем не знать. Монтэнь говорит, что нужно познавать хорошо. Однако вот мое приключение в гостинице.

Хозяйская дочка, говорящая по-романски, показалась мне чем-то редкостным, она напомнила мне торговку чулками, которую я имел в Малой Польше; она меня поразила. Ее звали Ратон. Я предложил ей шесть франков за благосклонность, но она их отклонила, сказав, что она честная. Я приказал, чтобы закладывали лошадей. Когда она увидела, что я готов уехать, она сказала мне, смеясь, и в то же время робко, что ей нужны два луи, и что если я хочу ей их дать и уехать только завтра, она придет провести ночь в моей постели.

– Я остаюсь, но помните, что должны быть со мной нежны.

– Вы будете довольны.

Когда все отправились спать, она пришла со слегка растерянным видом, долженствующим подогреть мою страсть. Имея нужду в выходе на природу, я спросил у нее, где это место, и она показала мне его, у самого озера. Я взял свечу, пошел туда и, сделав свое дело, стал читать все те глупости, которые видно во всех этих местах, и справа и слева. Вот что было написано у меня справа: «10 августа 1760. Ратон мне дала восемь дней назад и наградила меня триппером».

Я не думал, что там были две Ратон; я возблагодарил бога; я стал верить в чудеса. Я вернулся в свою комнату и застал Ратон уже лежащей; тем лучше. Поблагодарив ее за то, что она сняла свою рубашку и забросила ее за кровать, я пошел ее поднять, и она забеспокоилась. Она сказала, что рубашка запачкалась чем-то весьма натуральным; но я увидел, в чем дело. Я упрекнул ее, она мне ничего не ответила, со слезами оделась и ушла.

Так я от нее ускользнул. Если бы не эта возникшая потребность, как понимает читатель, я бы пропал, потому что мне никогда бы не пришло в голову делать обследование этой девочке цвета лилий и роз.

На следующий день я направился в Рош, чтобы познакомиться со знаменитым Галлером.