Уильям Шекспир. Гений и его эпоха - Берджесс Энтони (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Это и многое другое есть в эпилоге, который Бен добавил к «Рифмоплету» после долгого переваривания своей обиды. Трагедией предстояло стать «Сеяну», воскрешению подлинного Рима, не чета небрежно сделанному «Юлию Цезарю».
Шекспир, как мы видим, держался в стороне от этой маленькой войны, но впоследствии его уговорили как-то участвовать в ней, хотя нам об этом ничего не известно. Рождественская пьеса, поставленная студентами колледжа Святого Иоанна в Кембридже, «Возвращение с Парнаса», полна намеков на театральные дела в Лондоне, и в ней воспроизведены отголоски последних споров. Бен Джонсон, говорит один герой, «такой тугодум, что лучше бы ему вернуться к старой профессии каменщика; лысый сукин сын так же нескладно пишет, как в прошлые времена выкладывал кирпичи». Шекспиру, по их мнению, следовало бы писать на более серьезные темы: слишком много любви в его «волнуемой страстью строке». Автор имел в виду скорее поэта, а не драматурга. И затем, поскольку анонимный автор не слышал о распре между «слугами лорда-камергера» и их старым главным клоуном, Кемп и Бербедж выведены на сцену, чтобы дать урок актерского мастерства. Кемп изливает негодование на школу ученых драматургов:
«…они слишком сильно пахнут… как тот писатель „Метаморфоз“, и слишком много говорят о Прозерпине и Юпитере. Что ж, вот наш приятель Шекспир всех их сразил наповал, и Бена Джонсона тоже. О, этот Бен Джонсон — отвратительный тип; он вывел на сцене Горация, который дает поэтам пилюлю, но наш друг Шекспир устроил ему самому такую чистку, что он потерял всякое доверие».
Приведенная цитата не содержит никаких конкретных сведений, Кемп, вероятно, так же мало, интересовался Уиллом, как любым другим ученым драматургом, и, вероятно, считал их всех одинаково эрудированными. Но здесь есть упоминание о каком-то поступке, вероятно совершенном Уиллом по отношению к Бену, и мы не знаем, как это понимать: в личном плане, профессиональном, метафорическом или как-то иначе. «Потерял всякое доверие» — громадный шаг вперед по сравнению с рвотой. Идет ли речь, как считает Хотсон, о «Двенадцатой ночи», которую играли при дворе на рождественских праздниках, отвергнув «Празднества Цинтии»? Была ли написана ныне утерянная пьеса, в которой Шекспир, взяв за образец строки «Рифмоплета», дал пилюлю и вызвал урчание в кишках выведенного под другим именем Джонсона? Подсыпал ли он тайком сенну и ревень в его вино в «Русалке»? Мы никогда не узнаем. Совершает ли какой-то поступок, помимо покупки акций и создания пьесы, доведенный до бешенства Шекспир, нам неизвестно: история, плотно сомкнув челюсти, молчит.
Глава 14
МЯТЕЖ
Эти дрязги поэтов были сущей мелочью по сравнению с разыгравшейся в Лондоне общественной трагедией, или фарсом. Ведущим актером был опозоренный граф Эссекс. Он немногого добился в Ирландии, помимо возведения в сан новых рыцарей, и королева разгневалась. Он встретил Тайрона у реки: Эссекс на берегу, Тайрон посреди потока верхом на лошади, и, как ходили слухи, сказал мятежнику, что скоро в Англии произойдет смена правления и, если Тайрон будет вести себя лояльно, это пойдет ему на пользу. Вскоре после этого, осенью 1599 года, Эссекс отплыл на корабле в Англию, сойдя на берег, тут же поскакал в загородный дворец королевы и, не смыв пота и грязи после долгого путешествия, предстал перед Елизаветой в ее опочивальне. Для начала ему просто предложили уйти и сменить платье: нарушение протокола было не больше огонька спички в адском пламени. Позднее в тот же день во дворце прошли закрытые переговоры, после чего лорд-хранитель печати предъявил Эссексу обвинение. К этому времени весь Лондон знал, что Эссекс заключил перемирие с Тайроном.
Его сторонники нисколько не были смущены. Графа Саутгемптона, весьма довольного жизнью, не раз видели в театрах. О чем говорили он и его давний протеже, мы никогда не узнаем; возможно, Шекспир был слишком разочарован, чтобы стремиться к возобновлению отношений. Как драматург он бился над решением головоломки, которая едва ли существовала для Бена и других юмористов: каким образом благое намерение порождает зло. Эссекс и Саутгемптон свято верили, что низложение королевы будет благом для государства; Эссекс говорил только о чести и патриотизме, о личной выгоде — ни слова. Однако высокие побуждения могли ввергнуть страну в кровавую резню и хаос. То, что у него получилось в «Юлии Цезаре», было ненормально. Брут был убийцей, но при этом все же оставался самым прославленным римлянином. Совести убийцы предстояло стать ведущей темой в трагедиях, которые Шекспир готовился написать.
Эссекс заболел. Королева временно смягчила свой гнев и послала своих восьмерых лучших врачей обследовать его. Никакого физического недомогания нет, доложили врачи, больна его душа. Королева уменьшила послабления, и опозоренный Эссекс остался в немилости, его дело не рассматривалось в суде вплоть до лета следующего года.
Официальное судебное заседание было назначено на 5 июня 1600 года в Звездной палате (высшем королевском суде Англии). Эссекса обвинили в невыполнении приказов: затратив громадные деньги, его послали в Ирландию, чтобы усмирить диких ирландцев, а он вместо этого заключил с ними перемирие. Обвинитель потратил одиннадцать часов на свою вступительную речь, и генеральный атторней, генеральный стряпчий и сэр Фрэнсис Бэкон, которому Эссекс когда-то был верным и влиятельным другом, блистали образцами красноречия. Эссекс был физически слаб, но только к концу длинного дня ему позволили сесть: он стоял на коленях, что казалось суду наиболее подходящей для него позой. Что же касается приговора, то он был предрешен заранее. Наказание? Тауэр, освобождение от всех доходных должностей, громадный штраф — все это предлагалось порознь или вместе. Наконец согласились, что окончательное решение остается за королевой. Тогда опять потянулись томительные дни ожидания, и Эссекса вернули на попечение лорда-хранителя печати. Его унизительное положение, его скромность, его терпение пробудили сочувствие в обществе.
26 августа его освободили. Королевский гнев по поводу ирландской кампании намного смягчился благодаря донесениям об успехах лорда Маунтджоя, явный контраст между его спокойной уверенностью и пышным пустословием Эссекса считался достаточным наказанием для последнего: возможно, теперь он получил хороший урок и наконец повзрослеет. Но ему запретили появляться при дворе. Эссекс мог пережить это, но пришел в ужас от более чувствительного наказания: королева отказалась возобновить откуп на налог на красные вина. Эта монополия приносила громадные доходы и была одним из многочисленных знаков благоволения к нему королевы. Срок монополии истекал в Михайлов день (29 сентября); Эссекс по уши увяз в долгах у виноторговцев; он писал королеве письма, полные любви и самоуничижения; он обливался потом от дурных предчувствий. Королева видела явные признаки раскаяния и задумалась об искренности любви: она рассказала многое Фрэнсису Бэкону, а Бэкон рассказал другим. И затем, продержав Эссекса в неведении до Дня всех святых (1 ноября), Елизавета объявила, что его монополия не будет возобновлена: она желает сохранить в своих руках откуп на налог на сладкие вина.
За четыре дня до Рождества в Лондоне произошло небольшое землетрясение: не страшное азиатское дрожание земли, однако убедительное предзнаменование для людей суеверных. Дом Эссекса стал теперь своего рода штаб-квартирой для партии его приверженцев, где собирались все, кто верил, что их общие запросы наилучшим образом могут быть разрешены графом, а не (по словам графа) старухой, чей разум уже так же изуродован, как тело. Придворные, впавшие в немилость, присоединились к руководителям, которые потеряли свои полномочия. Из уст пуритан звучали проповеди, в которых утверждалось, что суверен подчиняется более высокой власти и что эта власть воплощается в них, в тех, кто знает путь спасения; через пятьдесят лет этой доктрине предстояло реализоваться в цареубийстве. Сторонник Эссекса, человек по имени Кафф, своего рода туповатый Каска, говорил об опале, приведшей к унижению, и о том, что его господин, уже лишенный известных прав и богатств, теперь будет доведен до нищенского состояния, если не начнет действовать незамедлительно. Эссекс, воодушевленный такими речами, не раз выступал с гневными обличениями. Его слова, конечно, были услужливо переданы королеве — в доме Эссекса толклось столько народа, что нетрудно было проникнуть шпионам.
