Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
И именно потому, что это было так, до сих пор я считаю каким-то волшебством, как в течение нескольких дней победоносные войска солдат, рабочих, матросов потоком хлынули в Петроград и контрреволюция в обеих столицах оказалась загнанной в подполье. Антонов, не имеющий карандаша, голодный Дыбенко без копейки в кармане, их машина, ломающаяся по пути на фронт, где они планировали начать сражение силой рабочих, не имевших ни вождя, ни снаряжения против казачьего войска, – такие инциденты были типичны для революции. Для того, кому все это нравилось, такие эпизоды значили не меньше, чем первый (холостой) залп «Авроры», который вызвал справедливое негодование у Мартова на съезде.
Позже, когда я ближе познакомился с Антоновым, он рассказал мне, что тоже вернулся с фронта в Петроград в ту же ночь на 28 октября, и его очень подробно обо всем расспросил Ленин в то время, как они стояли, склонившись над картой. Я могу представить себе Антонова, полуживого от усталости, и Ленина, который задавал ему целенаправленные вопросы. Какие силы удерживают железнодорожные пути Гатчина – Лисино – Тосно? Насколько они надежны? Достаточно ли они сильны, чтобы выстоять, если враг попытается захватить железную дорогу, связывающую Москву с Петроградом? (Жизненно важную для связи с Москвой, где, вопреки ожиданиям Ленина, сопротивление большевиков было гораздо значительнее, чем в Петрограде?) Где путиловские рабочие и те, что работают над рытьем метро? Должны ли их направить просто куда-нибудь или приписать к ключевым местам, вызывающим наибольшее беспокойство? Он чувствовал, что рабочих следует направить на сложные участки. И солдат из Гельсингфорса и Кронштадта, которые должны сейчас прибывать, он, Ленин, проинструктировал взять с собой снаряжение, однако получали ли солдаты и красногвардейцы достаточно хлеба и снаряжения? И как насчет уничтожения железнодорожных мостов и линий, по которым враг мог приблизиться к Петрограду? И теперь насчет того броневика, который путиловские рабочие хотели собрать (Ленин сам выходил к рабочим, говорил с ними и приказал соорудить такую машину), – где, по мнению Антонова, его можно было наиболее эффективно использовать?
Бедный Антонов. В конце совещания другие члены Военно-революционного комитета заметили, что он не в состоянии вернуться на фронт в качестве ответственного генерала, и его уложили в постель.
Дыбенко также вернулся той ночью, чтобы доложить Подвойскому о беспорядках в районе Пулкова. «После того как я ушел от Подвойского, – пишет он, – я в соседней комнате встретился с Владимиром Ильичом. Он был спокоен. И улыбался, как обычно».
Однако Антонов, уже рано утром выйдя из дома, вместо того чтобы командовать армиями, оказался моим товарищем по заключению в первый день (и в последний, как выяснилось) контрреволюции в Петрограде. Когда в ту субботу 29 октября я оказался вместе с Бесси Битти пленником белых на телефонном переговорном пункте, и, слоняясь повсюду, как это делают корреспонденты даже при таких обстоятельствах, я открыл дверь и за нею увидел Антонова.
Для двух американских корреспондентов попасть в такой переплет в Петрограде было самым пустяковым делом в мире. До сих пор нам удавалось благополучно совать нос в любые щели, которые считались опасными, но не для нас, поскольку мы полагали это нашим делом, а потому мы с Бесси Битти, не раздумывая, пошли на телефонный переговорный пункт. Это было одним из первых государственных зданий, захваченных большевистскими силами 24 октября, и мы вычислили, что именно его первым захватят контрреволюционеры. Разумеется, это был жизненно важный центр Петрограда, соединявший Смольный с полками и Петропавловской крепостью; миллион проводов разбегались из этой массивной каменной крепости, которая фасадом выходила на Морскую улицу и была всего в паре кварталов от Военной гостиницы, в которой остановились многие корреспонденты. В ту ночь несколько советских часовых, охранявших здание, были захвачены врасплох. Двадцать юнкеров, переодевшись красногвардейцами, с ружьями наперевес поверх шинелей, сказали красногвардейский пароль и объявили часовым, что они пришли их сменить. Часовые сложили винтовки в козлы и повернулись, чтобы уйти, но увидели, что на них направлены двадцать пистолетов. Безоружных, их вынудили войти в здание в качестве пленников.
Позднее тем же утром такая же сцена была повторена в военной гостинице; еще несколько учащихся военной школы силой засадили часовых в подвал после уловки с фальшивыми бумагами Военно-революционного комитета с синей печатью. Они также произнесли нужный пароль. Это произошло всего в нескольких шагах от здания телеграфа, и там я удостоверился, что это была первая местная забастовка. Французский офицер отдавал приказы, а юнкера торопливо завершали возведение баррикад из подручного материала. Он спросил, что я тут делаю. Показав свой паспорт, я будничным тоном сказал, что я – американский корреспондент и пришел посмотреть, что тут происходит. Я спросил себя, удастся ли мне невинно разузнать у него, что он здесь делает, и только было решился, как вошла Битти. Это уже было слишком. Французский офицер сообщил нам, что это не чайный вечер, и приставил к нам часовых, дав им указания не подпускать нас к телефону, после чего отправил нас наверх. Вскоре мы услышали вой и выстрелы из ружей, из которых палили спрятавшиеся за колоннами красногвардейцы и матросы. А может, они стреляли с близлежащих крыш, из-за труб или через окна стоявшего на противоположной стороне дома.
Тогда я начал размышлять о нашем пребывании здесь. Но каковы были расчеты комиссара вооруженных сил, оказавшихся в такой передряге в это как-то по-особому мрачное воскресенье в Петрограде? И появится ли он съежившимся, нервным или паникующим или даже смущенным от потери лица, когда я открою ту дверь наверху и увижу его? Я не припомню, чтобы он как-то проявил себя.
Подробности контрреволюции, которые предположительно должны были посеять страх в сердце Петрограда во время затишья в наступлении в Гатчине, и каким образом оно было остановлено больше не кажется таким уж важным.
Я пишу сейчас об этом лишь по одной причине – чтобы обрисовать характер Антонова, который в одном отношении воплощает все лучшие черты типичного молодого лидера большевиков. У каждого из них главенствующий принцип этики состоял в том, чтобы действовать сообща, чтобы подчиняться коллективному мнению партии, что ни на йоту не умаляло их индивидуальности.
Кто-нибудь напишет о революции так, словно ее направляли высококомпетентные руководители, либо можно написать, будто это было обычное дело, ряд событий, в которых случай был решающей составляющей. И то и другое, разумеется, искажение. Без организации и плана революция либо истощалась, либо заканчивалась гигантской кровавой баней и победой реакции.
Владимиру Александровичу Антонову-Овсеенко в то время было тридцать три года. Он был большевиком с девятнадцати лет. Происходил он из семьи военного и сам раньше был младшим офицером. Во время войны он в Париже издавал газету «Наше слово», некоего рода военное обозрение, и некоторое время работал с Троцким. Антонов уже не был зеленым юнцом. В качестве молодого офицера он принимал участие в восстании в Севастополе в 1905 году. Вероятно, он был наиболее преданным из большевистских вождей, работавших непосредственно с матросами. По освобождении из тюрьмы, во время похода Корнилова, он сразу отправился в Хельсинки, чтобы мобилизовать матросов. Подпись под фотографией Антонова-Овсеенко в книге Троцкого «История русской революции» характеризует его как «вероятно, следующего за Троцким главного деятеля в нынешнем восстании». Троцкий обвинял некоторых в медлительности захвата Зимнего дворца, он объяснял это «личными качествами главных вождей: Подвойского, Антонова-Овсеенко и Чудновского. Это были «люди героической закалки. Но помимо всего они далеко не организованные люди с дисциплинированным упорядоченным мышлением». Троцкий рассматривал Антонова как «импульсивного по природе оптимиста, намного более склонного к импровизации, чем к расчету». Более серьезную помеху он находил в тенденции Подвойского действовать в манере устрашения, недооценивая врага, что, по его словам, объяснялось тем, что в «июльские дни» Подвойский был слишком стремительным.
