Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Выжутович Валерий Викторович (мир бесплатных книг .TXT, .FB2) 📗
Налицо неэкономное расходование художественных средств: для демонстрации своего отношения к хрущевскому докладу Байбакову было бы достаточно показать, как выглядел докладчик («тяжело дыша», «воспаленный»), и мы бы все поняли. Но нет, здесь два героя. Один из них рассказчику неприятен и чужд, другой — симпатичен, понятен и дорог. В такой трактовке цитаты, конечно, содержится невольное упрощение. Но его задал сам автор своей пристрастностью. И трудно сказать, что сильней вдохновляло его на этот монолог — категорическое, едва не доходящее до физического отвращения неприятие Хрущева или так и не избытая с годами преданность Сталину.
Почему Хрущев решился сказать о Сталине то, что он сказал? Что им руководило? Байбаков искал этому объяснение. И находил самое простое: «В сарказме Хрущева сквозила нескрываемая личная ненависть к Сталину. Невольно возникала мысль — это не что иное, как месть за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним».
При всем при этом Байбаков, конечно, отнюдь не «прозрел», услышав с трибуны XX съезда о «черных воронках», арестах, сотнях тысяч репрессированных. Он сам ходил по краю. Сам мог в любой момент оказаться в застенках Лубянки: «Можно ли забыть, как на промысле, где я начинал свой путь инженера, несчастные случаи и аварии по техническим причинам, вопреки явной очевидности, объявлялись вредительством и происками врагов. На моих глазах бесследно исчезали люди, немало работников промыслов было арестовано за “вредительство” после аварий, по ложным доносам или по другим причинам. Арестовали и расстреляли невесть за что старого большевика с дореволюционным, еще “подпольным” партийным стажем, — управляющего трестом “Лениннефть” Александра Ивановича Крылова, та же участь постигла и главного инженера А. Умблия… В то время никто не был застрахован от клеветы, навета и доноса, особенно если кто-то кому-то мешал в карьере. <…> Ведь и вокруг меня заваривалось “дело”, уже были доносы в “органы”, и ко мне начинали присматриваться, я чувствовал, что кто-то упорно копает под меня. Конечно же, арестовали бы, если бы я не уехал вовремя по совету друзей на военную службу на Дальний Восток. Они предупредили меня о том, что секретарь райкома партии уже донес на меня в ЦК Азербайджана о том, будто я потворствую виновникам аварий на промысле и проявляю преступную халатность.
А этого тогда было вполне достаточно, чтобы снять с работы и посадить в тюрьму. Да, все это я помнил, знал».
Знал Байбаков, разумеется, и про «суды-тройки». И про то, что руководителями «троек» автоматически становились секретари обкомов, руководители краев и республик. С одним из таких «судей» он был лично знаком. Это М. Д. Багиров, который более 20 лет был первым секретарем ЦК партии Азербайджана, — по описаниям Байбакова, «человек с тяжелым, нелюдимым взглядом, вкрадчиво-властным голосом, а по натуре уголовник». Еще в годы работы в Наркомате нефтяной промышленности Байбакову нередко приходилось обсуждать с Багировым различные вопросы относительно деятельности объединения «Азнефть», в том числе и кадровые. Однажды он обратился к Багирову с просьбой помочь освободить из тюрьмы главного геолога «Азнефти» М. В. Никитина: «Я сказал, что это тот самый Никитин, который предложил новую систему разработки многопластовых месторождений, дающую большую экономию государственных средств, человек порядочный и ответственный. Багиров согласно кивнул головой: “Конечно, если человек нужный и полезный стране, помогу!” В другой раз я опять напомнил о Никитине. “Да, я помню. Дам указание”. Шло время. Я еще и еще раз напоминал ему о Никитине. И опять озабоченное лицо, и опять уверенное: “Да, да. Дело трудное. Помню”. А в итоге выяснилось, что Никитин уже давно был расстрелян».
После XX съезда судили уже самого Багирова. В обвинительной речи Генерального прокурора СССР Р. А. Руденко говорилось, что Багиров не только санкционировал аресты безвинных людей, но и сам лично расстреливал осужденных. Выступая с последним словом, Багиров заявил, что заслуживает за свои «злодеяния не просто расстрела, а четвертования», — и молил о пощаде. Двадцать шестого апреля 1956 года он был осужден по ст. 63-2, 70 УК Азербайджанской ССР; 26 мая — расстрелян.
Байбаков считал, что в хитром, изворотливом Багирове видел соперника сам Лаврентий Берия. Как-то раз он неожиданно позвонил Байбакову и сразу спросил: «Где находится товарищ Багиров?» Байбаков, удивленный и звонком, и вопросом, ответил, что не знает, добавив, что Багиров — секретарь ЦК и не обязан докладывать управляющему трестом «Лениннефть», куда и надолго ли он отлучается. Как выяснилось позже, Багиров поехал в Мацесту, где Сталин принимал радоновые ванны. Этого было достаточно, чтобы Берия затаил ревнивую злобу на своего азербайджанского соперника. Он даже почти не скрывал ее, в чем Байбаков после не раз убеждался.
«Оба они были хитры и вероломны, способны на любой подлог и авантюру, — вспоминал Байбаков. — Оба умели терпеливо выжидать удобного случая, чтобы нанести удар. И вот настал срок. Берия и его люди “раскопали” нужные материалы о том, что на дачах и в подсобных хозяйствах руководителей партии Азербайджана имеют место злоупотребления: фрукты и овощи нередко поступают на сторону, в продажу. Берия немедленно доложил об этом Сталину, который поручил Мех-лису, главе Госконтроля, незамедлительно проверить факты и доложить лично ему. В Баку срочно выехала большая группа работников партийного контроля во главе с заместителем Мехлиса — Евдокимовым. Проверка подтвердила, что значительная часть продукции подсобных хозяйств продавалась на сторону, “налево”, как говорят. Багиров понял, что спасения нет, Сталин за подобные дела жестоко наказывал. И теперь, в такой ситуации, только решительные “чрезвычайные” меры могли отвести от него суровое наказание. И он пошел на подлую провокацию. Проведав откуда-то, что высокий гость питает слабость к прекрасному полу, Багиров искусно организовал Евдокимову поездку в Махачкалу с одной из бакинских красавиц, а сам тут же обо всем доложил Сталину, к письму же приложил интимные, красноречивые фотографии… Понятно, что Сталин был вне себя от негодования. Он приказал вызвать к нему Мехлиса и крепко отчитал его за то, что тот доверяет важные партийные дела морально неустойчивым людям. Можно себе представить, что творил Багиров, являясь председателем одной из “троек”».
Инициативу «троек» Байбаков почему-то приписывал Кагановичу, хотя это не так. Республиканские, краевые и областные «тройки» были учреждены 30 июля 1937 года оперативным приказом № 00447 наркома внутренних дел Н. И. Ежова. Видно, Байбаков до того ненавидел Кагановича, что вменял ему в вину даже то, к чему тот не был причастен, создание «троек». Однако Байбакову, не один год служившему под началом «железного Лазаря» и имевшему с ним ежедневный контакт, можно, наверное, верить вот в чем: «На совести самого Кагановича гибель тысяч руководящих работников, членов ЦК партии, крупных ученых, талантливых инженеров. Он, наводя порядок, требовал списки “виновных”, а иные списки и сам составлял, размашисто ставя под ними подпись. Он многие годы общался и работал с ними вместе, как говорится, знал в лицо, и тем не менее спокойно и безжалостно обрекал их одним росчерком пера на смерть. Н. Дудоров, при встрече со мной, вспоминая годы своей работы секретарем парткома Наркомтяжпрома, рассказывал, как Каганович дважды — весной и осенью 1938 года — наезжал в Донбасс с любезно прикомандированными к нему Берией работниками НКВД. И начиналась поистине адская работа по уничтожению кадров. Там шли повальные аресты руководителей предприятий, комбинатов, угольных шахт. А вернувшись в Москву, Каганович любил хвастаться на совещаниях и заседаниях Коллегии Наркомата тем, как быстро разобрался и убрал сразу “два слоя” якобы орудующих в Донбассе вредителей, “врагов народа”. Лицо его при этом самодовольно лоснилось, и он продолжал зорко и цепко оглядывать всех, запоминая реакцию каждого.
Арест множества специалистов и руководителей не мог не сказаться на работе индустрии и шахт Донбасса. В парторганизацию наркомата стало поступать все больше и больше жалоб и тревожных сигналов от местных парторганизаций: многие участки производства оказались оголены, стала снижаться производительность труда, люди нервничали. А когда Дудоров поставил в известность о том Кагановича, тот заорал, нервно затопал ногами:
