Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич (мир книг TXT) 📗
Когда проходили по залу, Санька видел, что четвёртая рота уже в клубе, Володя сидел с краю, ближе к выходу. Он всё время беспокойно оглядывался на дверь.
Уже занял место на сцене музвзвод, его начищенные трубы блестели, золотые зубом сверкал Петя, и маленький курносый майор Шабурко находился у края занавеса и ждал своего выхода.
Наконец, прибывшая последней первая рота расселась на камчатке, и наглаженный, причёсанный, слегка взволнованный майор вышел на середину сцены, поклонился, поздоровался с залом и объявил. Майор Сорокин ещё раз внимательно оглядел свою роту.
Какое произведение будет сейчас играть музвзвод, Санька услышал. Он вдруг почувствовал своё сердце. Оно отяжелело, закаменело и, как на пружинах, забилось в груди. Казалось, что этот предательский стук выдаёт его, что он слышен командиру роты, что тот уже обо всём догадался и сейчас выйдет вперёд и скажет: «Что это вы задумали?»
Санька ещё раз приподнялся и посмотрел на вожатого. Володя оглядывался на дверь.
В это время Шабурко впервые за всё время игры своего оркестра достал лакированную палочку и взмахнул ею. Майор Сорокин сел удобнее в кресло и приготовился слушать.
И тут Витька толкнул Саньку и шепнул на ухо:
— Начали.
Сорокин не заметил этого движения.
Санька осторожно достал из кармана шинели маленький газетный свёрток и принялся его разворачивать. Казалось, шелест газеты заглушил игру оркестра, и что все сразу обернулись на него. Санька положил развёрнутую бумагу на колени, достал большие куски селёдки и хлеба и стал есть. Он думал, что все смотрят на него, и от этого солёная рыба не лезла в рот, а корка царапала горло.
Ему казалось, что ест он один во всей роте, что это бесполезно и глупо, но он знал, что там, в конце зала, сидит Володя, и ему надо помочь. Он увидел и услышал, как сбивается оркестр. Всё шло, как предполагал Витька: у музыкантов во рту от вида жующих селёдку скапливалась слюна, и они уже не могли нормально играть. Трубы фальшивили и не попадали в ноты. В зале это заметили, и поднялся смех. Шабурко, не понимая, что происходит с оркестром, беспокойно оглядывался. Майор Сорокин о чём-то догадался, встал, увидел жующий первый ряд, и Санька услышал знакомый дребезжащий голос:
— Пр-р-рекр-р-ратить, я пр-р-риказываю!
Наконец, старый сверхсрочник поставил на сцену огромную трубу.
— Не буду, — сказал он.- Это издевательство.
Трубы отложили другие, и только Петя, сглатывая слюну, ухал колотушкой в свой барабанище.
Наконец Шабурко ещё раз оглянулся, увидел жующую роту и в сердцах бросил на сцену блестящую палочку.
— Я буду писать рапорт, — и ушёл за кулисы.
Концерт был окончен. Командиры поднимали роты и выводили строиться. Седьмая шла, опустив головы. Старшеклассники смеялись, шутили и, казалось, подбадривали их.
— Ну седьмая! Ну кадеты! – и никто не сказал презрительное «щенки».
Майор Сорокин вёл роту в расположение молча. У казармы он распустил её.
— Кажется, как с эпидемией, всё обошлось, — сказал Витька, но тут за ним прибежал Серёга Яковлев.
— Сорокин приказал нам срочно подняться в канцелярию.
— Боишься? – спросил Витька, когда они поднялись на второй этаж.
— Да! – кивнул головой Санька.
— И я… Я тоже.
В канцелярии командир роты сидел за дерматиновым столом, а сержант стоял, чуть наклонившись к нему. Казалось, он только что сообщил что-то очень важное.
— Суворовец Шадрин по вашему приказанию прибыл, — доложил Витька, а вслед за ним Санька.
Сорокин поднял голову, чуть задержал на них взгляд, а потом повернулся к сержанту.
— Вы правы! Хватит с ними возиться. Мне надоело писать объяснительные и получать выговоры. Будем ставить вопрос об отчислении.- Затем он встал и скомандовал. — Кругом! – и добавил. – Идите, хватит, надоело.
Санька вышел и почувствовал, что комок поднялся опять из груди к горлу. Солёная жгучая влага заполнила глаза, и он понял, что через секунду начнёт реветь, как девчонка.
— Вить, а дальше что? Как я теперь домой поеду? У меня дедушка болеет, и что скажет отец?
— Да подожди ты, — спокойно сказал Витька. – Ещё не выгнали. Я пойду, посмотрю, Лидка пришла?.
Санька поплёлся в бытовку.
Свет в бытовой комнате загорелся неожиданно, ослепил, и, казалось, разбудил Саньку:
— Неужели я уснул? – подумал он и спрыгнул со стола.
Лицо у Витьки было обеспокоенное и даже испуганное. Всегдашняя улыбка как испарилась с его лица:
— Что случилось? Уже выгнали?
— Что выгнали, — опустился на стул Витька и вдруг заплакал. Витька, который не плакал никогда, сидел и плакал, вздрагивая плечами и вытирая слёзы. – Что выгнали? Что выгнали? Пусть хоть сто раз выгонят. Она ушла. Они разговаривали всего минут пять, и она ушла. Я к нему подошёл, а он знаешь, что сказал? Он сказал, что не надо было этого делать. Она любит другого. Насильно мил не будешь. А потом сказал, чтобы я больше никогда ничего за других не решал. Не надо сталкивать.
Санька вдруг понял, почему всё так произошло. Он вспомнил слова Володи «не надо сталкивать». Человек – мир, и у каждого своя атмосфера, свое пространство. Не надо сталкивать, может произойти катастрофа.
— Вить, — сказал он. – Я тоже думал, не надо писать, и только сейчас понял, почему. Мы не соединили их, а столкнули. А имели ли мы на это право? Ты знаешь, раньше Володя жил, мечтал о ней. А теперь всё. Мы этими письмами убили его мечту. Мы сорвали концерт, а может, не надо было срывать. И не только нам, но и Сорокину, и Баташову попадет. Мы, наверно, виноваты.
— Ты же сам не хотел на эти концерты ходить, — взвился Витька.
— Не хотел. Может, правильно делают, что выгоняют нас из училища. Вот только дедушку и маму с папой жалко. Они надеялись. Да, из меня не получится настоящий офицер. Офицером, наверно, нужно родиться.
Понедельник – день тяжёлый
Понедельник – тяжёлый день. А может, он вовсе не тяжёлый, если в воскресенье работаешь. А если от него ничего хорошего не ждёшь? А если в этот день решается твоя судьба?
С утра задул холодный пронизывающий до позвоночника ветер. Он тащил низкие чёрные, как дым, облака, рвал их на лохмотья и гнал за город. Рота, согретая горячим завтраком, спешила в казарму сохранить тепло до начала занятий. Старшина даже не подсчитывал ногу, замечая, что середина строя сбивалась. Когда они подошли , из дверей вышел майор Сорокин и объявил:
— Соболев, зайдите ко мне!
«Решилось, — подумал Санька, — пора собирать вещи».
— А почему меня не вызвали? – удивился Витька. – Это я во всём виноват. Нет, я пойду с тобой и всё объясню, — решительно заявил он.
— Не надо, — попробовал отговорить его Санька, но Витька не думал отставать.
Когда следом за Санькой Витька вошёл в канцелярию, командир роты тут же повысил голос:
— Шадрин, я Вас не приглашал, потрудитесь выйти.
— Но это я больше виноват.
— Выйдите, кому я сказал. С Вами отдельно разберёмся.
Витька, что-то бормоча, вышел, и когда дверь за ним захлопнулась, командир роты встал и протянул Саньке синий листок.
— Ты уже большой, мужчина, крепись. Вот телеграмма.
Санька ещё не успел прочитать больших букв на белых дорожках, как понял: произошло что-то страшное, что-то безвозвратно потеряно.
«Умер дедушка. Приезжай. Похороны завтра. Число. Месяц».
— Мы решили Вас отпустить, — как-то со вздохом начал говорить командир роты. – Жалко, сейчас нет капитана Баташова.
— Но получить деньги и купить билеты Вам поможет сержант Чугунов. Он Вас посадит на поезд и всё объяснит. Собирайтесь. На занятия сегодня можно не идти…
Перед тем как войти в городской автобус и следовать на вокзал, Чугунов строго спросил:
— Правила поведения суворовцев помните?
— Не садиться? – вопросом на вопрос ответил Санька.
Но в автобусе пожилая и круглая, как клубок, кондукторша вдруг пожалела его:
— Садись, миленький, садись.
