Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна (читать хорошую книгу txt) 📗
Но опасения её оказались напрасными.
Актёры старались вовсю. Лихо отплясывали на дощатом помосте армейские плясуны, особенно два молодых цыгана, стараясь изо всех сил переплясать друг друга, а Кадыр Хабибулин играл на своём курае так хорошо, как ещё никогда. Под самый конец выступила и сама Гуля. Она прочла стихи, а потом спела весёлую украинскую песню, полную лукавого задора:
Все хлопали, улыбались, и, наверное, не один молодой парень рад был бы проводить «до дому» эту милую, красивую девушку. А Саша и Гриша радовались больше всех: они хлопали, прыгали и изо всех сил кричали: «Ещё!»
…Начались напряжённые дни боевой подготовки. Окрестные поля превратились «в поля боя». Артиллерия, миномёты, винтовки, автоматы, пулемёты, гранаты — всё пускалось в ход в любое время дня и ночи. Стреляли боевыми снарядами, минами, патронами. Шли в наступление, забрасывая «врага» гранатами, бутылками с горючей жидкостью. В боевых порядках наступающих тоже рвались «мины» и «снаряды». И хотя они никого не убивали и не ранили, но взрывались, как настоящие, с оглушительным треском, поднимая комья земли и клубы дыма.
Никакие препятствия не могли преградить путь наступлению. Всё преодолевалось по-боевому. Если встречалась на пути река, люди пускались вплавь, переходили вброд, да при этом с оружием и в обмундировании.
Всё работало в полную меру сил и напряжения — штабы, связь, тылы… Это была настоящая школа боевой выучки.
Гуля трудилась без устали — таскала на руках «раненых», делала им перевязки, и всё это так осторожно и тщательно, как будто и на самом деле могла причинить боль.
В немногие минуты отдыха её как-то особенно манили к себе лесные поляны с их запахами трав и цветов. От их крепкого настоя, казалось, можно было опьянеть. И представлялось чем-то невероятным, что этой горячей, душистой, родной земле могли угрожать смерть и запустение…
Часто по ночам, лёжа в палатке и вдыхая лесной, чистый воздух, насыщенный запахами трав, листьев, земли, Гуля не спала и всё думала, думала… Перед глазами вставали пытливые, благодарные глаза бойцов. Да, бойцы принимают концерты замечательно, но покоя не давала забота: где найти новые песни, новые стихи и рассказы, такие, чтобы поддерживать у людей бодрость духа?
Ведь что греха таить: нет-нет, а прокрадётся в сердце грусть, и не так-то легко с ней справиться. Гуля это знала по себе. Иногда такая тоска возьмёт по своим, особенно по Ёжику, что, казалось, сил нет терпеть.
Подолгу не спалось в такие ночи. Тысячи мыслей, воспоминаний теснились в голове.
Вот перед её глазами встаёт костёр на вершине Аю-Дага, Медведь-горы. Непроглядная ночь, лес, где на каждом шагу её подстерегает держидерево. Как будто вчера всё это было.
И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идёт война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера всё куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? — кольнула мысль. — Нет, нет! — строго оборвала себя Гуля. — Это всё глупости, бабьи сказки. Буду жить!»
И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Всё, всё интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.
Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают её, как желанную гостью:
— Гуля наша приехала!
— Артистка наша!
— Сестричка!..
Много узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и её товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена и выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и ещё одно: писать обо всём этом в письмах не положено.
Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведённых учений. И в самый разгар его — в ночь на 10 июля — командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.
К ВОЛГЕ И ДОНУ
Погрузка началась утром. И ровно в двенадцать часов дня 10 июля первый эшелон тронулся в путь.
Несмотря на то что железные дороги были так загружены в июльские дни 42-го года, перед воинскими поездами открылась «зелёная улица».
Теплушки шатались, их бросало из стороны в сторону, как утлые судёнышки в штормовом море. Казалось, что дощатые стены вот-вот развалятся и рухнут. Поезда мчались с быстротой скорых и останавливались только для смены паровозов и для набора воды из станционных водокачек. И опять открывалась впереди «зелёная улица», и опять всё качалось, скрипело, грохотало и мчалось по направлению к Волге и Дону, куда вот-вот мог приблизиться фронт.
Под угрозой вражеской авиации платформы и крыши вагонов были тщательно замаскированы ветками, травой, зелёными деревцами, и эти несущиеся вперёд рощицы были едва различимы среди рощ и лесов.
Внезапно эшелоны остановились. Было утро.
— Где мы? Почему стоим? — спрашивали друг у друга бойцы, спрыгивая из теплушек на землю.
Воздух был тёмный от дыма. Пахло гарью, горелым зерном, дымились шпалы.
— Что случилось? — спросила Гуля, соскакивая с подножки вагона политотдела.
Она увидела вдали горящие здания станции и элеватора.
Как муравьи сразу же деловито принимаются за работу, когда разорят муравейник, так точно и толпа рабочих уже возилась на железнодорожных путях, ремонтируя их: одни снимали изогнутые рельсы, другие — горящие шпалы, заменяя их новыми.
— Хотите знать, что случилось? — спросил знакомый голос.
Гуля обернулась и увидела командира дивизии генерала Бирюкова и стоящего рядом с ним комиссара Соболя.
— Бомбёжка! — сказала Гуля и подумала: «Вот оно, началось!» — А какая это станция?
— Поворино, — ответил генерал. И, улыбнувшись, спросил: — Что, страшновато немножко?
— Да… нет, — чуть смущённо ответила Гуля. И, по обыкновению, встряхнув головой, добавила весело: — Ну ничего! Уж если пошла на такое дело, надо привыкать!
— Это верно, — сказал комиссар, молодой худощавый человек с тонкими чертами лица. — А кстати, интересно бы знать, не жалеете, что пошли на такое дело? Ведь пока не поздно, можно еще вернуться домой.
Гуля даже испугалась:
— Нет, что вы, что вы!
Не прошло и получаса, как эшелон двинулся дальше. Медлить нельзя было — с минуты на минуту ожидался новый налёт фашистской авиации.
…Ночью поезд долго стоял где-то в степи.
Гуле не спалось от мыслей, от воспоминаний, от тревоги.
Она встала и вышла из вагона, чтобы подышать свежим ночным воздухом.
Было тихо. И только возле одного из вагонов слышался в темноте чей-то голос. Звучал мягкий украинский говор, и Гуля невольно остановилась, точно её окликнул кто-то из украинских друзей.
— Ты кохана моя, моя голубка, — говорил ласково и нежно молодой голос. — Мы ще з тобою багато чого побачимо та почуемо. Ось як прикинчемо з фрицем, вернемось до дому та заживемо з тобою, в лис пидемо…
«С кем это Костя говорит?» — подумала Гуля. Она по голосу узнала его.
Это был хлопец из-под Харькова, тихий и застенчивый. Гуля часто встречала его в штабе, где он был связистом.
«Наверное, это какая-нибудь замечательная дивчина, если Костя в такие времена решился высказать ей свои чувства. Не буду мешать им».
