Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна (читать бесплатно полные книги TXT, FB2) 📗
Сохранились дневники тех времен, где Борис ведет расчеты химического состава воды для каждой породы рыб, расчет кормов, учет приплода и доходов от продажи.
Его «перфекционизм» виден и в этом деле. Все делать только очень хорошо.
Говорят, в Китае рыба — символ богатства, мое рыбное хозяйство позволяло, в общем, не умереть с голоду, но, разумеется, не давало «социального статуса».
А уже — где-то в отдалении, но ощутимо — на горизонте сгущались грязные тучи «дела врачей»…
У Бориса Владимировича есть заметки о том, как он начал свою литературную деятельность, преодолев с огромным трудом собственное недовольство собой и препятствия, чинимые ему властью. Я хотела поместить эти заметки полностью, но, подумав, решила, что лучше перескажу, слегка сократив, а при случае опубликую отдельно, вместе с другими.
Перепробовав ряд всевозможных способов добычи средств к существованию, пришел к выводу, что, имея как-никак диплом литературного работника, да еще с отличием, надо начать писать. И по зрелом размышлении решил: Буду писать для детей.
Что касается литературы для детей — тут и до войны и после царил тезис Горького, что для детей надо писать так же, как и для взрослых, только лучше. Мысль эта мне нравилась: мне хотелось писать лучше, чем для взрослых.
Общий ход мыслей моих тогда был приблизительно такой: раз уж вся литература у нас делается словно бы для детей, — то лучше непосредственно адресоваться к детям. Тут есть возможность как-то примирить свои понятия о том, что такое литература, — и редакторские требования.
Готовился к работе серьезно. Перечитал предшественников, писавших для детей. Увлекся фольклором. Прочел замечательный английский сборник «Mother Goose» («Матушка Гусыня»), в летнем лагере сам собрал коллекцию, как он назвал, «маленьких жемчужин» — считалок. Помните, с детства знакомые строчки: «На златом крыльце сидели: Царь, Царевич, Король, Королевич, Сапожник, Портной… Кто ты будешь такой?» Много лет спустя Борис написал свою, как мне кажется, жемчужину — «Считалию», работу над которой начал уже при мне, в 1969-м, а опубликовал в 1979 году.
Возвращаюсь к его записям:
Я был совершенно очарован этими прелестными созданиями. Их полной естественностью, совершенной безыскусственностью. Далеко не сразу понял я, что в этом и проявилось высочайшее — без преувеличения! — мастерство.
Определение такого мастерства я обнаружил в удивительном китайском наставлении живописцам.
Мастерство там, где не видно мастерства.
Высшая цель — так овладеть методом, чтобы казалось, что его нет.
Мне кажется, Борис Заходер постиг и овладел этим методом настолько совершенно, что, читая его стихи, ловишь себя на мысли: «Да это же очень просто — так написать, я и сам бы мог».
Словно льется сама собой сказка «Буква Я», которую он написал в 1947 году и которая промаялась вместе с ее автором целых восемь лет в ожидании публикации!
А ведь чтобы стать «писателем», то есть работать в литературе, надо было опубликовать минимум одну книжку, а лучше две, — хоть небольшой сборничек! Без этого могли посчитать тунеядцем.
Некоторое подобие легализации «пишущей братии», как вспоминает Борис Владимирович, давали так называемые «группкомы литераторов», о закрытии (по политическим соображениям) одного из которых он рассказывает. Большой соблазн поместить эту историю полностью. Вот она.
Такие группкомы существовали при разных издательствах, но числились они профсоюзными организациями и при профсоюзе работников полиграфии. К одному из них — при издательстве «Молодая гвардия» — прибился и я. Там находили пристанище и журналисты-внештатники, вплоть до бывших спецкоров «Правды», изгнанных ради страха иудейского (помню А. Дунаевского), и многообещающие молодые деятели, вроде С. Баруздина, впоследствии — редактора журнала «Дружба народов», и какие-то тихие старушки неизвестного назначения. В группкоме шла обычная жизнь советского учреждения — с неизбежной имитацией «идеологической работы», в том числе на агитпунктах, с не менее неизбежными собраниями, с собиранием членских взносов и т. п.
И вдруг вся эта тихая жизнь оказалась под угрозой. Было созвано экстренное собрание, — прибыли руководители ЦК профсоюза, которые и объявили, что принято решение — закрыть наш группком. Приводились даже какие-то смехотворные объяснения. Разумеется, о подлинной причине — о том, что в группкоме было немало «инвалидов 5-й группы», т. е. людей, у которых в 5-й графе паспорта стояло ужасное слово «еврей», — с обычным советским лицемерием не было сказано ни слова.
Что тут началось! Какие речи произносили члены группкома! Особенно журналисты — в первую очередь бывшие правдисты, среди которых были подлинные мастера демагогии.
Где члены группкома займутся политическим самообразованием?! Кто будет его контролировать?! Разве можно пускать большое, налаженное дело на самотек? Что же будет с агитационной работой среди избирателей подшефного участка! А кто станет читать лекции, которые так ценят трудящиеся?
И, наконец, как ultima ratio — последовал сокрушительный довод: «Как же можно распускать действующую партийную организацию!»
Профсоюзное начальство, казалось, несколько растерялось под таким напором. Члены комиссии сидели молча, понурясь, не отвечая на пламенные речи ни словом, ни жестом.
И тут поднялся, сверкая черными глазами, прежде совершенно незаметный член группкома — фамилию его забыл, кажется, Якубов, — и заговорил с сильным среднеазиатским (узбекским, а может, и таджикским) акцентом, обращаясь то ли к предыдущему оратору, то ли ко всему собранию:
— Что ты с ним разговариваешь? Ты посмотри на его мордам (он указал смуглой рукой на председателя комиссии). У него на мордам написано: «Ты мне что хочешь говори — я тебя все равно закрою».
Все оторопели. А неожиданный оратор, нимало не смутившись, продолжал:
— Это как у нас в Средней Азии. Сидит в кишлаке председатель колхоза Ташамбет. Приехал уполномоченный заготхлопок. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял?
Ташамбет говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготхлопок уехал. Приехал заготзерно. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! А это, это и это — не делат.
Ташамбет опять говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготзерно уехал. Приехал заготскот.
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял? А это, это и это — не смей!
Ташамбет опять говорит «Хоп», — по нашему это значит «хорошо».
Рассказчик сделал маленькую паузу и заключил:
— И делает все по-своему! Так и он! — И он, с торжеством махнув рукой в сторону комиссии, поднялся и ушел.
Это драматическое событие было, увы, последним в истории группкома…
