Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин (электронная книга txt) 📗
Л.А. Бруни
Скит. "Хибарки" старцев
Михаил Чехов в роли Гамлета
Н.А.Павлович на могилке о. Нектария в Холмищах (вторая половина 1960-х годов)
Рассказы об отце Нектарии[163]
Рассказ Ириши
Когда я жила в Шамордине, к батюшке Нектарию я не ходила, а обращалась к нашему духовнику о. Мелетию. А потом я уехала домой в Гомель и там чуть замуж не вышла за оптинского же монаха манатейного, Мельхиседека.
Венчаться мы решили в церкви, монашество наше скрыв, и торопились со свадьбой — до поста недели две оставалось. Только тут вздумала я, что обязательно мне нужно получить от старца — батюшки Нектария — благословение на венец.
Надела я плюшевую шубу, красным платком повязалась, поехала в Оптину и заявилась в хибарку. Думаю: вот на общем благословении я попрошу — благословите мне замуж, а батюшка не разберется, кто я, и скажет “Бог благословит”, и я благословение хоть обманом, да получу.
А вышло-то не так.
Как я батюшке ни скажу “благословите меня замуж”, он отвернется и промолчит.
Наконец, о. Севастьян (келейник)[164] проводил меня к батюшке в приемную, а батюшка меня встречает: “Зачем ты, шамординская монашка, пришла ко мне?”
Я так и обомлела. Ведь он меня раньше никогда не видал, да тут я еще в мирском платье.
Я говорю: “Батюшка, я к вам исповедоваться”.
“Нет, нет! Ты иди к отцу Анатолию[165], он духовник шамординский, а мне вас запрещено принимать”.
А я опять прошу “Батюшка, если вы меня исповедовать не возьмете, я прямо домой уеду такой же, какой к вам пришла”.
Тогда он надел поручи и согласился. Я исповедуюсь, а потом сразу говорю: “А я за вашего Мельхиседека замуж собралась”.
Батюшка так и остановился, а потом дверь на крючок запер и меня подвел к иконам. Я испугалась.
“Вот что, друг мой, или ты обещайся эту мысль бросить, или я должен тебя сразу от Церкви отлучить. Вот выбирай!” — такой строгий стал.
Я плачу, прошу, чтоб меня от Церкви не отлучать.
Тогда он велел мне переехать в Оптину к сестре — сестра у меня здесь жила в сиделках, — и сестру велел к нему привести, а потом уже при ней сказал мне: “Приезжай сюда жить, а не то сама на себя пеняй! Я тебе при свидетелях говорю”.
И три раза повторил это.
* * *
Переехала я в Оптину, а Мельхиседек стал мне письма писать.
Батюшка велел все письма, что я вообще получала, сначала приносить ему, а уж потом распечатывать. Письма, что ко мне от других писались, он, бывало, перекрестит и сразу отдаст мне читать, а Мельхиседековы положит к себе в карман и носит недели по три.
Потом примет меня и скажет: “А мы-то с тобой еще письма не прочитали. Ну, читай!”
А я начну читать и ничего разобрать не могу. Все у меня в глазах мелькает, строчки сливаются.
Так я и не знаю, что он там писал.
* * *
Потом мама моя на Рождество за мной приехала, — домой увезти меня, а Мельхиседек 75 миллионов дал на дорогу.
Я прихожу к батюшке, рассказываю и домой прошусь, а он мне в ответ: “На все четыре стороны”, — и ушел к себе в келью. Я ждала его, ждала — а он не выходит. Ушла я домой, а после повечерия опять прошусь к нему, а он не принимает: “Я ей все сказал”.
Наконец, упросили его, принял он меня и маму велел позвать, а как вошла она, так строго на нее напал: “Ты зачем сюда? Молиться или людей из монастыря выманивать? Вот поговей у нас, да и уезжай домой, а дочка теперь не твоя, а Божья”.
Мама моя смирилась и стала сама меня оставлять в монастыре.
Так я домой и не уехала.
* * *
Страхования у меня начались — батюшка мне велел читать молитву: “Господи, от страха вражьего изми душу мою”, а потом велел каждый день в три часа дня читать три раза “Богородицу”, а потом “Господи, помилуй” и “Боже, милостив буди мне, грешной”.
* * *
Когда батюшку арестовали и посадили в больнице, сестра моя пробралась к нему и спросила, как нам дальше жить, к кому обращаться.
Он ее направил к о. Никону и сказал: “Тебя в Оптину Божий Промысл привел, а Ириша пусть домой едет — она здесь по недоразумению”.
А я все-таки сама захотела спросить о себе и тоже пробралась к батюшке, и он мне сказал: “Ты к о. Никону[166] обращайся, сначала лично, а потом будешь письменно”.
А я тогда батюшки Никона не знала совсем и боялась.
Стала я спорить с батюшкой: “Я лучше буду относиться к о. Мелетию, прежнему моему духовнику!” А батюшка мне: “Нет на это моего благословения. Относись к о. Никону”.
Так и перешла я к о. Никону и очень была довольна.
Потом я пошла к батюшке в Холмици, прошу у него наставления, а он говорит:”Кто у тебя духовник?”
— Отец Никон.
— Нет! Нет у тебя духовника.
Я смутилась. Отец Никон тогда еще в Козельске жил.
Потом батюшка открывает книгу Иоанна Златоуста и говорит: “Видишь, как Олимпиада скорбела, когда учитель ее на корабле в ссылку пошел. А Златоуст-то как страдал. Там, в ссылке, климат был неподходящий, вот и болел он лихорадкой и другими болезнями”.
А я говорю: “Батюшка, к чему вы мне эту книжку показываете? Я и дома прочесть ее могу. Вы мне лучше скажите что-нибудь”.
А батюшка все свое продолжает.
Тут Мария (монашка, жившая у батюшки) вошла, требует, чтобы мы уходили, — батюшка нас и отправил и велел идти на Ивановку, 15 верст лесом, а дело было к вечеру. Мы послушались, пошли, а навстречу нам едут о. Никон с о. Геронтием[167], расспросили нас и повернули нас в Холмищи. Там мы и заночевали.
О. Никон говорит: “Похоже, что батюшка мне ссылку предсказывает. Вот я сам спрошу у него”.
Пришел к батюшке и говорит: “Почему вы мне ничего о ссылке не говорите, а моих духовных чад смущаете?”
А батюшка в ответ ему: “Прости, отец Никон. Это я испытывал любовь к тебе твоих чад духовных. Это я пошутил”. И вытащил ватную скуфью с наушниками, взял у о. Никона его летнюю, а эту — теплую — надел ему на голову.
О. Никона выслали на Север (Соловки, потом Пинега) в день Иоанна Златоуста.
* * *
О Насте, сестре моей.
Бывало, на общем благословении возьмет батюшка ее за руку и скажет: “Вот, почтенные посетители, представляю вам эту девицу. Она сюда прислана Промыслом Божиим. Она — херувим”.
Рассказывает Феничка[168]
Мой духовный отец о. Павел посоветовал мне обратиться к Оптинским старцам за разрешением моих некоторых вопросов. По его слову я поехала в Оптину, не зная даже, в чем состоит старческое руководство.
Сначала я попала к батюшке Анатолию, а через несколько дней — к батюшке Нектарию. Он мне дает книгу Брянчанинова — об умной молитве, написанную литературным, а не специфически монашеским языком.
Я читаю и думаю: как они здесь читают такие книги! Ведь такой язык для них страшно труден и непонятен.
На мои помыслы батюшка отвечает тончайшей улыбкой:
— Конечно, мы малограмотны и таких книг читать не можем — то ведь для таких образованных барышень[169] как ты, написано.
Тут я не выдержала, бросила книгу и упала перед ним на колени.
* * *
Потом я еще два раза приезжала в Оптину, к старцам ходила, но спрашивать их стеснялась, и поэтому я от них никакого указания и не получала.
