Шуберт - Кремнев Борис Григорьевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
В один из таких вечеров, пустых, серых и настолько стертых, что за них даже не уцепиться воспоминанию, Шуберт вместе с Шобером вышел на улицу. Он ушел из дому здоровым, а вернулся больным. Нечто ничтожно малое, но всесильное незримо пробралось в организм и начало свой жестокий и беспощадно разрушительный труд.
Он не сразу узнал о происшедшем. Долгое время жил, как прежде: вставал по утрам, садился за письменный стол, не спеша раскуривал трубку, торопливо, словно набрасываясь на бумагу, писал, встречался с друзьями, играл на рояле, пел, шутил, смеялся, радовался тем небольшим и незаметным радостям, какие доставляет здоровому человеку жизнь.
И вдруг узнал все. А узнав, ужаснулся: болезнь, поразившая его, была не только неумолимой, но и постыдной. По нелепому представлению, бытующему среди людей, она должна вызывать у окружающих не сочувствие и не сожаление, как любая другая хворь, а презрение и отвращение.
Поэтому он поначалу таился, пугливо скрывая свой недуг. Даже Шпаун, перед которым за долгие годы дружбы у него не было ни одного секрета, ничего не знал и ни о чем не догадывался.
Исключение составил лишь Шобер. Ему он доверился. Во всем и до конца.
И Шобер помог. Он разыскал врачей, чуть ли не силком привел к ним друга, договорился с ними, что лечение будет проводиться тайком.
И как ни странно, хотя Шобер был косвенным виновником несчастья, он стал еще ближе и любимее, чем был. Видимо, горе – самая прочная связь.
Именно к Шоберу обращены пылкие слова, столь редкие у скупого в выражении своих чувств Шуберта.
«Тебя, дорогой Шобер, – пишет он другу, – тебя я никогда не забуду, потому что тем, кем ты был для меня, никто другой, к сожалению, не станет».
Врачи лечили, втайне и за двойную цену. Обещали, обнадеживали, толковали о поправке, а здоровье все ухудшалось. Он стал раздражительным, боязливым, нелюдимым. Теперь даже самые близкие друзья не могли его доискаться. Завидев их, он спешил юркнуть в толпу. На улице беспокойно озирался, дома не отзывался на звон колокольчика или стук в дверь. Заслышав, что кто-то пришел, он поспешно запирался в комнате, кидался в постель, натягивал на голову одеяло и лежал, красный и задыхающийся, боясь выдать свое присутствие.
Но все это ни к чему не вело. Болезнь развивалась. Ему становилось все хуже. В конце концов пришлось лечь в больницу.
Больничная жизнь лишь отчасти напоминает обычную. Здесь властвуют свои законы, непреклонные, не похожие на те, что правят людьми повседневно. Здесь человек подпадает под безраздельную власть других людей. Такие же, как все прочие, они, как только наденут белый колпак, тотчас становятся повелителями, чьи приказы беспрекословны, а предписания неукоснительны. Ибо только им, лечащим, ведомы великие тайны, неведомые лечащимся.
Согласно этим тайнам Шуберта остригли наголо, как арестанта. Лишенный шевелюры, он сразу превратился в жалкого уродца с большими, нелепо оттопыренными ушами, вытянутым бледным лицом и неровным, бугристым черепом, уходящим на конус по мере приближения к макушке.
Согласно этим же тайнам его обрядили в мышиный халат, настолько застиранный и заношенный, что цвет его скорее угадывался, чем определялся. Халат этот, разумеется, был ему не впору – в больницах великанам обязательно выдают одежду карликов, карлики же щеголяют в одеянии великанов, – он утопал в нем, а потому выглядел еще меньшим, чем был на самом деле. Жалкий и беззащитный, с руками, утонувшими в длинных и широких рукавах, он стал похож на птицу с перебитыми крыльями, беспомощно ковыляющую на чудом уцелевших ногах.
Ему без конца причиняли боль, говоря, что его исследуют. И каждый раз, когда он вскрикивал, удовлетворенно покрякивая, замечали:
– Это хорошо. Раз болит, значит обследование проходит нормально.
Его, не переставая, пичкали снадобьями, одно противнее другого.
Словом, лечили. Лечили, как умели в те времена. Больничная жизнь отличается от обычной и тем, что сам человек становится за стенами больницы совсем иным. Все, что связано с отправлениями организма, что в обычной жизни происходит само собой, машинально, меж делом и нисколько человека не занимает, в больничной обстановке приобретает главенствующую роль. Здесь человек главным образом думает о том, как сегодня работал тот или иной орган; хорошо – радуется, плохо – горюет. Других главных мыслей и чувств у него, как правило, нет. И это естественно. В больнице он остается один на один со своей природой. И у них возникает разговор с глазу на глаз, прямой и суровый. «Нормально работает твой организм, – говорит природа человеку, – будешь жить; ненормально – умрешь». О том же, как работает организм, можно судить только по его отправлениям. И как бы низменны они ни были, все равно и мысли, и чувства, и внимание человека устремлены к ним. С постоянной тревогой и переменной надеждой.
Оттого в больнице дух под бременем плоти постепенно ослабевает. И лишь натуры стойкие, цельные, имеющие крепкую опору в жизни, и в больнице остаются людьми. Вопреки всему, что с ними происходит.
К таким натурам принадлежал Шуберт. Несмотря на все страдания, и физические и моральные, он и в больнице сумел остаться человеком. Недуг и горе ломали, но не сломили его. Он прошел испытание на излом. И вынести это испытание ему помогло искусство – точка опоры всей его жизни. Камень веры, никогда не ускользавший из-под его ног.
Бывали, конечно, моменты, часы и дни, когда отчаяние захлестывало и его. Накатывалось мутной и горькой волной, от которой, казалось, нет укрытия. В эти минуты им написано одно из самых трагических писем.
Когда он писал его, мозг сверлил трагически печальный и жалобный напев. Он создал его десять лет назад, когда был юн, здоров, чист телом и душой, а значит, счастлив. Тогда он в каком-то невероятном, просто непостижимом прозрении предрек в звуках нынешние свои страдания. Это мотив «Маргариты за прялкой».
«Я чувствую себя самым несчастным, самым жалким человеком на свете, – пишет он Леопольду Купельвизеру. – Представь себе человека, говорю я тебе, самые блестящие надежды которого рухнули, счастье любви и дружбы не приносит ему ничего, кроме самых мучительных страданий, ему угрожает потеря вдохновения красотой (хотя бы побуждающего), и я задаю тебе вопрос: разве это не жалкий, не несчастный человек? «Тяжка печаль и грустен свет, ни сна, ни покоя мне, бедной, нет», – эти слова я могу петь ежедневно, ведь каждую ночь, когда я ложусь спать, я не надеюсь снова проснуться, и каждое утро возвещает мне лишь вчерашние страдания. Так провожу я свои дни без радости, без друзей…»
В эти часы неизбывного горя и свинцовой тоски он, отнюдь не святоша, обращается к богу, выражая свои чувства и упования в наивном и бесхитростном стихотворении-молитве.
Избавление ниспослал не господь бог. Избавление принесло творчество. Оно заврачевало раны души, помогло духу обрести крылья и вновь взвиться из бездны бренного, низменного к вершинам искусства.
В больнице, отстранившись от мерзости, юдоли и скорби, он пишет песенный цикл «Прекрасная мельничиха» на стихи немецкого поэта Вильгельма Мюллера.
«Прекрасная мельничиха» – вдохновенное творение, озаренное нежной поэтичностью, радостью, романтикой чистых и высоких чувств.
Цикл состоит из двадцати отдельных песен. А. все вместе они образуют единую драматическую пьесу с завязкой, перипетией и развязкой, с одним лирическим героем – странствующим мельничным подмастерьем.
